Выдающийся пианист Евгений Кисин: творческая биография и политические взгляды. Евгений Кисин: Никогда не афишировал свои романы Кисин и его семейное положение

Евгений Кисин родился в Москве. В 6 лет поступил в музыкальную школу имени Гнесиных. Первый и единственный педагог - Анна Павловна Кантор.

Первоначально, как вундеркинд, выступал под именем Женя Кисин. В 10 лет впервые выступил с оркестром, исполнив 20-й концерт Моцарта. Год спустя дал свой первый сольный концерт. В 1984 году (в 12 лет) исполнил 1 и 2 концерты Шопена для фортепиано с оркестром в Большом зале Московской консерватории.

В 1985 году Евгений Кисин впервые выехал с концертами за рубеж, в 1987 дебютировал в Западной Европе на Берлинском фестивале. В 1988 году выступает с Гербертом фон Караяном на Новогоднем концерте Берлинского филармонического оркестра, исполнив 1-й концерт Чайковского.

В сентябре 1990 года, состоялся дебют Кисина в США, где он исполнил 1 и 2 концерты Шопена с Нью-Йоркским филармоническим оркестром под управлением Зубина Меты. А неделю спустя музыкант выступает с сольным концертом в Карнеги Холл. В феврале 1992 года Кисин принимает участие в церемонии Grammy Awards в Нью-Йорке, транслировавшейся по телевидению на аудиторию, состоявшую, согласно подсчётам, из миллиарда шестисот миллионов зрителей. В августе 1997 года дал сольный концерт на фестивале «Proms» в лондонском Альберт Холле - первый фортепианный вечер за более чем 100-летнюю историю фестиваля.

Кисин ведет интенсивную концертную деятельность в Европе, Америке и Азии, собирая неизменные аншлаги; выступал с ведущими оркестрами мира под управлением таких дирижёров, как Клаудио Аббадо, Владимир Ашкенази, Даниэль Баренбойм, Валерий Гергиев, Карло Мария Джулини, Колин Дэвис, Джеймс Ливайн, Лорин Маазель, Рикардо Мути, Сэйдзи Одзава, Мстислав Ростропович, Евгений Светланов, Юрий Темирканов, Георг Шолти и Марис Янсонс; среди партнёров Кисина по камерной музыке - Марта Аргерих, Юрий Башмет, Наталья Гутман, Томас Квастхофф, Гидон Кремер, Александр Князев, Джеймс Ливайн, Миша Майский, Исаак Стерн и другие.

Евгений Кисин также выступает с поэтическими вечерами на идише и на русском языке. Компакт-диск с записями произведений современной поэзии на идише в исполнении Е. Кисина «Аф ди клавишн фун йидишер поэзие» (На клавишах еврейской поэзии) вышел в 2010 году. Согласно самому Кисину, он с детства обладает сильным еврейским самосознанием и размещает на своём личном сайте произраильские материалы.

С 1991 года жил в Нью-Йорке и Лондоне, в настоящее время - в Париже.

Премии и награды

Е. Кисин никогда не участвовал в конкурсах исполнителей, однако является лауреатом множества премий, к числу главных можно отнести:

• Премия Академии музыки «Chigiana» «Лучший пианист года» (Италия, 1991)
• Премия журнала «Musical America» «Инструменталист года» (1994)
• Почётная премия «Триумф» (Россия, 1997)
• Премия имени Шостаковича (Россия, 2003)
• Премия имени Караяна (Германия, 2005)
• Премия Грэмми в категории «Лучшее классическое сольное исполнение на музыкальном инструменте» за исполнение произведений Скрябина, Метнера и Стравинского (США, 2006)
• Премия имени Бенедетти Микеланджели (Италия, 2007)
• Премия Грэмми 2010 год в номинации «лучшее сольное инструментальное исполнение с оркестром» за запись второго и третьего концертов для фортепиано Сергея Прокофьева.

В мае 2001 года Кисину присвоено звание почётного доктора музыки Манхэттенской школы музыки, в июне 2005 - почётного члена Королевской академии музыки (Лондон), в 2009 году - почетного доктора Гонконгского университета, в 2010 году - почётного доктора Еврейского университета в Иерусалиме.

Записи

• ??? ?? ???????? ???? ???????? ?????????: ????? ???? ??????? ?????? ????? ??????? ????? (На клавишах еврейской поэзии: стихи еврейских поэтов читает Евгений Кисин, идиш, компакт-диск). Нью-Йорк, Forward Association, 2010.

Очень. А кто не любит? Я таких не знаю ни среди россиян, ни среди иностранцев. Одна моя знакомая - итальянка лет семидесяти, которая больше половины своей жизни прожила в Лондоне, - побывав в Санкт-Петербурге, сказала: «Мне просто смешно сравнивать какие-то города с Санкт-Петербургом». Была в полном восторге и даже более того.

- Вам удавалось побродить по городу?

Удавалось, но давно, когда я приезжал еще подроcтком и в полной мере не мог еще оценить всю концентрацию этой красоты. В следующем сезоне я восемь месяцев не буду играть концерты. С сентября по январь включительно и с марта по июнь. У меня будет много свободного времени. Кто знает, может, и приеду в Петербург и побуду здесь подольше.

- Вы устали от концертов, хотите отдохнуть?

Нет, просто хочется сделать хотя бы что-то из того, на что обычно не хватает времени. Выучить новые произведения в репертуар, потом - книг есть много непрочитанных, фильмов прекрасных, да просто интересных мест на земле, где хочется побывать.

- Что именно планируете выучить?

Произведений так много, что я до сих пор еще думаю, чему же посвятить это время. Попробую пойти в разные стороны, в музыку разных стилей: импрессионистов, например, хочу побольше играть. Старинную музыку очень люблю, но с ее исполнением нужно еще определиться: понятно, что с музыкой, написанной для далеких предшественников современного рояля, неизбежно возникает вопрос: как ее исполнять? Вопрос гораздо больший, чем с музыкой XVIII-XIX веков.

Михаил Плетнев в телеэфире высказал парадоксальную мысль о том, что гряда великих композиторов, возвышающаяся на протяжении нескольких веков, закончилась на Шостаковиче.

Я не считаю эту мысль парадоксальной. Ее придерживаются и другие музыканты. Я бы, впрочем, вместо Шостаковича назвал Мессиана, что пережил Шостаковича на 17 лет. Я бы не стал говорить, что великой музыки с тех пор не создавалось, но мне не приходилось слышать после Мессиана ничего, что приближалось бы к уровню классиков прошлого. Многие считают, что в наше время и писателей масштаба Томаса Манна нет.

Если бытие классической музыки действительно подошло к концу, в этом нет чего-то противоестественного или трагичного. Противоестественного - потому что все на свете кончается, а трагичного - потому что столько прекрасной музыки уже создано! Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь в том, сколько есть прекрасных произведений. Надеюсь, что проживу достаточно долго для того, чтобы побольше их сыграть.

Вы смогли бы прокомментировать произведения, которые выбрали для своего турне, - музыку Прокофьева и Шопена?

Я не умею говорить о музыке словами. У меня есть естественное ощущение, что музыка выше слов. Многие разделяли и разделяют это убеждение. Ницше говорил: «Когда не хватает слов, начинается музыка». Есть люди, для которых комментирование музыки словами является делом жизни. Михаил Казиник, например. Он выступает с лекциями-концертами, посвятил жизнь приобщению людей к искусству. Но даже он сам признает, что слова неадекватны. Слова - это для тех, кто еще далек, кому необходимо только настроиться на восприятие музыки. Но слова зачастую оставляют ощущение пошлости и даже кощунственности. Что, если я скажу, что финал концерта Бетховена полон юмора и мне весело его играть?

- Вы говорите о музыке с Анной Павловной Кантор, вашим учителем? И как сейчас строятся ваши взаимоотношения?

Мы обсуждаем обычно мое исполнение, а не саму музыку. Я ей играю перед выступлениями, показываю новые программы. Анна Павловна часто со мной ездит на гастроли, слушает меня на репетициях в зале перед концертом. За все годы она стала мне близким другом, практически членом нашей семьи. У нее никогда не было собственной семьи, и мы с ней очень сблизились.

- У вас уникальная судьба. Мировое признание в раннем возрасте, один педагог на всю жизнь…

У Ойстраха был один педагог - Столярский, у Рихтера - Нейгауз. Такие примеры есть. Глен Гульд тоже имел лишь одного педагога.

- Как, кстати, вы к нему относитесь?

Мы с ним, конечно, музыканты разного плана, я говорю о музыкантском типе. Мы принадлежим к разным стилям, и репертуар у нас тоже разный. Но есть у него и вещи, которые мне очень близки. В смысле отношения к записям мы с ним полные противоположности. Мои лучшие записи - с концертов, в то время как он делал записи в студии. Жизнь не оправдала его прогнозов: концертные залы продолжают существовать. Я сам без концертов не могу жить.

- Вернемся к вашей экстраординарной карьере. Какова цена такого успеха?

Для меня вопрос о цене никогда не стоял. И если вы подразумеваете, что пришлось чем-то пожертвовать, то, даже если и так, это было что-то незначительное - то, что не представляет для меня ценности. Например, пианистам нельзя играть в волейбол. Ну и что? По-настоящему я могу жалеть только о том, что сам порой не до конца использовал свои возможности.

- Вы перфекционист?

Да. Это естественное свойство моей натуры.

- Вы счастливы?

Это вопрос очень глобальный и философский, на который трудно ответить однозначно. Бывают моменты счастья и бывают моменты разочарований, но, во всяком случае, я уж никак не могу назвать себя несчастливым человеком, особенно думая о том, что миллионы на земле умирают в младенчестве, миллиарды людей голодают...

- Вы не думали о том, чтобы начать дирижировать?

Нет. Нет. Чем больше я играю на рояле, тем больше убеждаюсь, как это трудно. Для того чтобы делать что-то хорошо, нужно посвятить этому всю жизнь. Вы же меня спрашивали, перфекционист ли я. И потом, когда я пытаюсь представить себе дирижирование, то думаю так: на рояле я играю сам, а дирижеры вынуждены прибегать к помощи других людей. Мне больше нравится первое.

Вот Юрий Хатуевич Темирканов - прирожденный дирижер. Где-то в шутку он сказал, что многие начинают дирижировать, видя, как это легко. Он же мне рассказывал, как учился у великих Мусина и Рабиновича. Как и полагается этому ремеслу учиться: и фуги писал, и инструментовки делал.

Мы с ним очень любим друг друга. Любим проводить вместе свободное время. Между нами есть «химия», что очень важно в работе. Когда мы репетируем, выступаем на сцене, мы просто работаем. С людьми, к которым испытываешь личную симпатию, выступать приятнее.

Мы играем вместе более 20 лет. Познакомились с ним в Амстердаме в 1988-м, где оба были на гастролях. Месяцем позднее встретились в Лондоне, где ужинали после концерта и он рассказывал, как любит Брамса. Кстати, к вопросу о счастье. Это Темирканов мне как-то сказал: «Когда мне плохо, я смотрю на улицу и думаю: вот эти люди вокруг не знают Брамса, а я знаю».

- Вы не пробовали писать прозу?

Прозу - нет. Но недавно я играл концерт памяти Светланова, и меня попросили об интервью в форме переписки по электронной почте. Я начал отвечать на вопросы, и в результате у меня вместо ответов получилось нечто вроде воспоминаний в виде небольшой статьи. Ее напечатали в программке концерта вместо обычной аннотации. Я получил удовольствие от этой работы.

- Вы прекрасно владеете языком, не только русским, но и английским...

Я начал постоянно говорить по-английски в 20 лет, перебравшись в Америку. Для того чтобы в таком возрасте полностью избавиться от акцента, нужно заниматься языком профессионально. Английский язык очень богат, и до сих пор, в целом прекрасно понимая смысл текстов, я иногда встречаю незнакомые слова.

- У вас есть любимая книга на английском языке?

Могу перечислить несколько шекспировских пьес.

- Вы также говорите и по-немецки, и по-французски?

О, лишь на бытовом уровне. Каждый раз, когда начинаю учить язык, под руку попадается что-то более интересное.

- Почему, став «гражданином мира», вы поселились в Париже?

Когда мы уехали из России, сначала жили в Нью-Йорке. Но мне всегда хотелось жить в Европе. Сначала мы переехали в Лондон, затем осели в Париже. Он ближе к центру Европы, мне удобнее так ездить на концерты, да и климат там лучше. Не так сыро, как в Лондоне.

- Какова ваша жизнь вне профессии?

Какие-то вещи мне интересны, какие-то совсем нет. Однажды я воспользовался услугами астролога - женщины, что жила по соседству с нами в Лондоне. Она дала четкое описание моего характера, настолько четкое, что я сам вряд ли смог бы сформулировать лучше. У меня, оказывается, из десяти семь планет в воздухе и ни одной на земле. Поэтому меня не интересуют материальные вещи, а интересуют идеи. Меня интересуют люди, которые снабжают меня идеями.

«Пусть твоя тревога станет моей». Так Эмилия, мать русского пианиста Евгения Кисина, пыталась оградить его от «внешнего мира». И в то же время создала все необходимые условия для того, чтобы невероятный талант ее сына стал достоянием планеты. А раскрылся он, когда мальчику было всего 11 месяцев: родители заметили, как малыш напевал тему фуги ля минор из второй части «Хорошо темперированного клавира» Баха, которую разучивала на фортепиано его старшая сестра Аллочка.

Кисин — одно из самых недавних явлений пианиста-вундеркинда в долгой череде других имен, начало которой положил непревзойденный Вольфганг Амадей Моцарт, писавший симфонии, когда ему еще не было десяти. Если в одиннадцать месяцев Женя напевал, то в два года, по свидетельству близких (Эмилия была учителем фортепиано), уже импровизировал на пианино. В шесть лет мальчик попал к преподавателю Анне Павловне Кантор в музыкальную школу имени Гнесиных в Москве, где родился и жил.

Анна Кантор по сей день является его бессменным учителем. В десять лет Кисин впервые выступил с оркестром, исполнив 20-й концерт Моцарта; в 11-летнем возрасте отыграл свой первый сольный концерт в Москве. А в 1984 году, в возрасте 13 лет, дебютировал в престижном Большом зале Московской консерватории, исполнив два концерта Шопена вместе с оркестром Московской государственной филармонии под руководством Дмитрия Китаенко.

В последующие месяцы в Советском Союзе было выпущено пять записей его живых выступлений. В 1987 году, в возрасте 16 лет, Кисин уже давал концерты в Восточной Европе, Японии, а кульминацией его гастролей стало выступление на Берлинском фестивале в 1988 году, где он играл вместе с «Виртуозами Москвы» Владимира Спивакова — в том же году в декабре он дебютировал с Гербертом фон Караяном на концерте Берлинского филармонического оркестра.

Заключавший контракт только с одной звукозаписывающей компанией Deutsche Grammophon, Кисин оставался для широкой публики своего рода сфинксом. Выдающийся пианист, законный преемник великих русских музыкантов, таких как Рихтер и Гилельс, тщательно скрывал подробности своей личной жизни.

Один из ценителей музыки, уроженец Сан-Паулу и завсегдатай самых известных европейских летних фестивалей классической музыки, рассказал, что Кисин стал «более земным», вырос как человек и «даже обзавелся невестой». Свадьба с Кариной Арзумановой, состоявшаяся 11 марта в Праге, и публикация этого букета личных и творческих откровений завершают нынешний облик пианиста.

В недавно опубликованной автобиографии Кисина «Воспоминания и размышления», которая состоит из трех частей («Детство, молодость и разное»), читатель найдет такие признания пианиста: «говорят, что меня в раннем возрасте заставляли играть на фортепиано. Неправда. Я сам все время рвался к инструменту, хотел играть, импровизировать» или «меня все время спрашивают, кем бы я стал, если бы не выбрал музыкальное поприще: гидом или внештатным журналистом. Эти профессии объединяет то, что они позволяют делиться с другими тем, что самому человеку дорого, важно и интересно». Помимо более близкого знакомства с пианистом еще важнее для нас понять, каким образом исполнительские интерпретации Кисина обретают столь личный, проникновенный характер. Всякий, кто присутствовал на его концерте в Сан-Паулу два года назад, осознал, какой риск берет на себя пианист.

Он доводит до предела драматизм Бетховена, подчеркивая и без того разительные контрасты между лиризмом и неистовством, которые сменяют друг друга в его мощном прочтении Appassionata (соната № 23, опус 57), и в то же время держит слушателя в страшном напряжении.

После концерта я долго размышлял о причинах столь необузданной (и именно потому замечательной) версии исполнения. Ответ нашелся в этой книге. В ней Кисин пишет о том, что Бетховен, играя свои сонаты, менял темп в соответствии с музыкальным настроением, это общеизвестный факт. «Но в России, даже среди самых уважаемых музыкантов, по сей день непоколебимо предубеждение, что „венских классиков следует исполнять в одном и том же темпе"».

Из другого отрывка мы узнаем, что музыкант «любит декларировать стихи и прозу. Дома у меня есть записи того, как в три года я читал „Трех медведей" Толстого на разные голоса. Я регулярно провожу поэтические вечера, читаю стихи на русском и идише. На одном из таких вечеров мне довелось участвовать с Жераром Депардье: я читал русские и еврейские стихотворения в оригинале, а он читал их подстрочные переводы на французский». Именно Депардье побудил Кисина заняться декламацией. Любопытно, что Кисин, стоя под душем, не поет, а читает статьи и стихи: «Это мой способ расслабиться».

Одна из таких статей — «Два приветствия колониализму» (Two Cheers for Colonialism), в два раза больше, чем статья, которую вы читаете сейчас, была написана в 2002 году индийским режиссером Динешем Д"Суза. «Он блестяще развенчивает марксистские мифы о том, что Запад возвысился ценой разграбленных колоний и что без западного империализма страны третьего мира могли развиваться быстрее, а население — жить лучше. Д"Суза один за другим уничтожает эти стереотипы, встроенные в сознание, а также в подсознание многих адептов левой политкорректности».

Контекст

Музыка на службе Великой Руси

Музыка - лекарство для уставшего мозга

«Музыка у него в крови»

А ведь это тот самый негодяй Хренников, который в 1948 году помог Жданову подвергнуть репрессиям Шостаковича и Прокофьева; он всегда оставался близок власти, манипулируя струнами музыкальной политики до самой своей смерти в 2007 году в возрасте 94 лет.

Уже на протяжении 20 лет Кисин выходит на сцену с талисманом в кармане. «Сразу же после моего концерта в Карнеги-холл ко мне подошла старшая дочь Артура Рубинштейна Ева и вручила платок с инициалами „А. Р.", сказав: „Вы единственный пианист, чье исполнение напоминает мне отца"».

Кисин носит с собой еще один талисман, которым, к счастью, поделится с нами в сентябре. После 25 лет с Sony Classical пианист возвращается к Deutsche Grammophon и выпускает альбом по своему вкусу: двойной альбом, посвященный Бетховену, с записями только живых выступлений на концертах по всей планете.

В репертуаре, разумеется, Appassionata (Амстердам, 2016), а также четыре другие наиболее известные сонаты композитора: Лунная, опус 27, № 2 (Нью-Йорк, 2012), Прощальная, опус 81, № 26 (Вена, 2006), опус 2, №. 3 (Сеул, 2006), 32 вариации на оригинальную тему (Монпелье, 2007) и соната-завещание, опус 111, №. 32 (фестиваль в Вербье, 2013).

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

О Евгении Кисине широкая публика впервые узнала в 1984 году, когда он сыграл с оркестром под управлением Дм. Китаенко два фортепианных концерта Шопена. Событие это имело место в Большом зале Московской консерватории и произвело подлинный фурор. О тринадцатилетнем пианисте - ученике шестого класса средней специальной музыкальной школы имени Гнесиных - сразу же заговорили как о чуде. Причем заговорили не только легковерные и малоискушенные любители музыки, но и профессионалы. Действительно, то, что делал за роялем этот мальчик, очень походило на чудо...

Женя родился в 1971 году, в Москве, в семье, можно сказать, наполовину музыкальной. (Его мать педагог ДМШ по классу фортепиано; старшая сестра, тоже пианистка, училась в свое время в Центральной музыкальной школе при консерватории.) Поначалу решено было его от музыкальных занятий освободить - хватит, мол, у одного ребенка не было нормального детства, пусть будет хотя бы у второго. Отец мальчика - инженер, почему бы ему, в конце концов, и не пойти тем же путем?... Однако случилось по-иному. Еще совсем малышом Женя мог часами, не отрываясь, слушать игру сестры. Потом стал напевать - точно и чисто - все, что попадало ему на слух, будь то фуги Баха или рондо Бетховена «Ярость из-за потерянного гроша». В трехлетнем возрасте он начал что-то импровизировать, подбирать на рояле полюбившиеся ему мелодии. Словом, стало совершенно ясно, что не учить его музыке - нельзя. И что инженером ему быть не суждено.

Мальчику было около шести лет, когда его привели к А. П. Кантор, известной среди москвичей преподавательнице гнесинской школы. «С первой же нашей встречи он стал меня удивлять,- вспоминает Анна Павловна,- удивлять беспрерывно, на каждом уроке. Правду говоря, не перестает он иной раз поражать меня и сегодня, хотя со дня нашего знакомства прошло уже столько лет. Как он импровизировал за клавиатурой! Об этом не рассказать, это надо было слышать... Помню до сих пор, как он свободно и непринужденно «гулял» по самым различным тональностям (и это не зная еще никакой теории, никаких правил!), а под конец непременно возвращался к тонике. Причем все выходило у него так стройно, логично, красиво! Рождалась же музыка в его голове и под пальцами всегда сиюминутно; на смену одному мотиву тут же приходил другой. Сколько я ни просила его повторить только что сыгранное, он отказывался. «А я уже не помню...» И сразу же начинал фантазировать что-то совсем новое.

У меня за сорок лет педагогической работы было много учеников. Очень много. В том числе и по-настоящему талантливых - таких, например, как Н. Демиденко или А. Батагов (теперь это известные пианисты, лауреаты конкурсов). Но ничего подобного Жене Кисину я раньше не всречала. Не в том дело, что у него великолепный музыкальный слух; в конце концов, это не такая уж и редкость. Главное, как активно проявляется этот слух! Сколько у мальчика фантазии, творческой выдумки, воображения!

Передо мной сразу встал вопрос: как его учить? Импровизация, подбор по слуху - все это прекрасно. Но нужно же еще и знание музыкальной грамоты, и то, что мы называем профессиональной организацией игры. Нужно владеть какими-то чисто исполнительскими умениями и навыками,- и владеть по возможности хорошо... Должна сказать, что дилетантизма и неряшливости я в своем классе не терплю; для меня в пианизме есть своя эстетика, и она мне дорога.

Словом, поступиться хотя бы в чем-то профессиональными основами обучения я и не хотела, и не могла. Но и «засушить» занятия тоже было нельзя...»

Надо признать, что А. П. Кантор действительно столкнулась с очень непростыми проблемами. Каждый, кому приходилось заниматься музыкальной педагогикой, знает: чем талантливее ученик, тем труднее (а не легче, как полагают по наивности) преподавателю. Тем больше гибкости и изобретательности приходится проявлять на уроках. Это - в обычных условиях, с учащимися более или менее обычной одаренности. А тут? Как строить занятия с таким ребенком ? Какого стиля работы придерживаться? Как общаться? Какими темпами двигаться в обучении? По какому принципу отбирать репертуар? Гаммы, специальные упражнения и проч.- как быть с ними? Все эти вопросы А. П. Кантор, несмотря на ее многолетний преподавательский стаж, пришлось решать фактически заново. Прецедентов в данном случае не было. Никогда еще педагогика не была для нее в такой степени творчеством , как на сей раз.

«К большой моей радости, всю «технолигию» фортепианной игры Женя освоил моментально. Нотная запись, метроритмическая организация музыки, основные пианистические умения и навыки - все это далось ему без малейшего труда. Будто он уже знал это когда-то и теперь лишь вспомнил. Очень быстро выучился читать ноты. А затем пошел вперед - и какими темпами!»

В конце первого года обучения Кисин играл почти весь «Детский альбом» Чайковского, легкие сонаты Гайдна, трехголосные инвенции Баха. В третьем классе в его программах были трех- и четырехголосные фуги Баха, сонаты Моцарта мазурки Шопена; год спустя - ми-минорная токката Баха этюды Мошковского, сонаты Бетховена, фа-минорный фортепианный концерт Шопена... Говорят, вундеркинд - это всегда опережение возможностей, присущих возрасту ребенка; это «забегание» вперед в том или ином виде деятельности. Женя Кисин, являвший собой классический пример вундеркинда, с каждым годом все заметнее и стремительнее уходил от своих сверстников. И не только в том, что касалось технической сложности исполняемых произведений. Он обгонял своих ровесников по глубине проникновения в музыку, в ее образно-поэтический строй, ее сущность. Об этом, впрочем, будет сказано несколько позже.

О нем уже знали в московских музыкальных кругах. Как-то, в бытность его учеником пятого класса, решено было устроить его сольный концерт - и мальчику полезно, и другим интересно. Каким образом стало об этом известно за пределами гнесинской школы, трудно сказать - кроме одной-единственной, небольшой, от руки написанной афиши никаких иных оповещений о предстоящем событии не было. И тем не менее к началу вечера гнесинская школа была до отказа заполнена народом. Люди толпились в коридорах, плотной стеной стояли в проходах, забирались на столы и стулья, теснились на подоконниках... В первом отделении Кисин сыграл Концерт ре минор Баха-Марчелло, Прелюдию и фугу Мендельсона, Вариации «Abegg» Шумана, несколько мазурок Шопена, «Посвящение» Шумана-Листа. Во втором отделении прозвучал фа-минорный концерт Шопена. (Анна Павловна вспоминает, что в антракте Женя то и дело одолевал ее вопросом: «Ну, когда же начнется второе отделение! Ну, когда же дадут звонок!» - такое наслаждение испытывал он, находясь на сцене, так легко и хорошо ему игралось.)

Успех вечера был огромным. А через некоторое время последовало то самое совместное выступление с Д. Китаенко в БЗК (два фортепианных концерта Шопена), о котором уже говорилось выше. Женя Кисин сделался знаменитостью...

Чем же поразил он столичную публику? Какую-то часть ее - самим фактом исполнения сложных, явно «недетских» произведений. У этого худенького, хрупкого подростка, почти ребенка, умилявшего уже одним своим видом на эстраде - вдохновенно откинутая назад голова, широко распахнутые глаза, отрешенность от всего мирского...- так ловко, так складно все получалось на клавиатуре, что не восхититься было просто невозможно. С самыми трудными и пианистически «коварными» эпизодами он справлялся свободно, без видимых усилий - играючи в прямом и переносном смысле слова.

Однако специалисты обратили внимание не только, да и не столько даже на это. С удивлением увидели они, что мальчику «дано» проникать в самые заповедные области и тайники музыки, в ее святая святых; увидели, что этот школьник способен почувствовать - и передать в своем исполнении - самое главное в музыке: ее художественный смысл , ее выразительно-образную суть … Когда Кисин играл с оркестром Китаенко шопеновские концерты, перед аудиторией словно бы возникал сам Шопен, живой и подлинный до мельчайших своих черточек,- Шопен, а не что-то более или менее похожее на него, как нередко бывает. И это поражало тем более, что в тринадцать лет понимать такие явления в искусстве вроде бы явно рано... Есть в науке термин - «антиципация», означающий предвосхищение, предугадываение человеком чего-то такого, что отсутствует в его личном жизненном опыте («Истинный поэт, считал Гете, обладает врожденным знанием жизни, и для ее изображения ему не требуется ни большого опыта, ни эмпирической оснастки...» (Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни.- М., 1981. С. 112).) . Кисин едва ли не с самого начала знал, ощущал в музыке то, чего ему, если учитывать возраст, знать и ощущать определенно «не полагалось». Было в этом нечто странное, удивительное; некоторые из слушателей, побывав на выступлениях юного пианиста, признавались, что им порой становилось даже как-то не по себе...

И, что самое примечательное, постигал музыку - в главном - без чьей-либо помощи или подсказки. Спору нет, его учительница, А. П. Кантор - специалист выдающийся; и ее заслуг в данном случае не переоценить: ей удалось стать не только умелым наставником Жени, но и добрым другом, советчиком. Однако того, что делало его игру уникальной в подлинном смысле слова, не могла бы подсказать даже она. Ни она, ни кто-либо еще. Только его изумительная интуиция.

За сенсационном выступленим в БЗК последовал ряд других. В мае того же 1984 года Кисин сыграл сольный концерт в Малом зале консерватории; в программе значилась, в частности, фа-минорная фантазия Шопена. Напомним в этой связи, что фантазия - одно из труднейших произведений в репертуаре пианистов. И не только в плане виртуозно-техническом - это само собой; сочинение трудно своей художественной образностью, сложной системой поэтических идей, эмоциональными контрастами, остроконфликтной драматургией. Кисин исполнил шопеновскую фантазию с такой же убедительностью, с какой исполнял и все остальное. Небезынтересно отметить, что выучил это произведение он в удивительно короткий срок: всего три недели прошло от начала работы над ним до премьеры в концертном зале. Наверное, надо быть музыкантом-практиком, артистом или педагогом, дабы оценить должным образом этот факт.

Те, кто помнят начало сценической деятельности Кисина, согласятся, видимо, что более всего подкупали в нем свежесть и полнота чувств. Очаровала та искренность музыкального переживания, та целомудренная чистота и наивность, которые встречаются (и то нечасто) у очень юных артистов. Каждое музыкальное произведение исполнялось Кисиным так, будто именно оно и было для него самым дорогим и любимым,- скорее всего, так оно и было на самом деле... Все это ставило его особняком на профессиональной концертной сцене, отличая его трактовки от привычных, повсеместно распространенных исполнительских образцов: внешне корректных, «правильных», технически добротных. Рядом с Кисиным многие пианисты, не исключая и весьма авторитетных, начинали казаться вдруг скучноватыми, пресными, эмоционально бесцветными - словно бы вторичными в своем искусстве... Что он действительно умел - в отличие от них - так это снимать коросту штампов с хорошо известных звуковых полотен; и полотна эти начинали светиться у него ослепительно яркими, пронзительно чистыми музыкальными красками. Произведения, давно знакомые слушателям, становились почти незнакомыми; тысячекратно слышанное делалось новым, будто и неслышанным ранее...

Таков был Кисин в середине восьмидесятых годов, таков он в принципе и сегодня. Хотя, конечно, за последние годы он заметно изменился, повзрослел. Ныне это уже не мальчик, а юноша в расцвете сил, на пороге зрелости.

Будучи всегда и во всем на редкость выразительным, Кисин в то же время благородно сдержан за инструментом. Никогда не переступает границ меры и вкуса. Трудно сказать, где тут результаты педагогических усилий Анны Павловны, а где - проявления его собственного непогрешимого художественного чутья. Как бы то ни было, факт остается фактом: он отлично воспитан. Выразительность - выразительностью, увлеченность - увлеченностью, но экспрессия игры нигде не переходит у него границ, за которыми мог бы начаться исполнительский «моветон»... Любопытно: судьба словно бы позаботилась о том, чтобы оттенить эту черту его сценического облика. Вместе с ним на концертной сцене находилось некоторое время еще одно удивительно яркое природное дарование - юная Полина Осетинская. Как и Кисин, она также была в центре внимания специалистов и широкой публики; и о ней, и о нем много говорили, в чем-то сравнивая их, проводя параллели и аналогии. Потом разговоры такого рода как-то сами собой прекратились, иссякли. Подтвердилось (в который уже раз!), что признание в профессиональных кругах требует, и со всей категоричностью, соблюдения правил хорошего тона в искусстве . Требует умения красиво, достойно, корректно держать себя на эстраде. Кисин в этом отношении был безупречен. А потому и остался вне конкуренции среди своих сверстников.

Выдержал он и еще одно испытание, не менее трудное и ответственное. Ни разу не дал он повода упрекнуть себя в самопоказе, в чрезмерном внимании к собственной персоне, чем так часто грешат юные дарования. Да еще являющиеся любимцами широкой публики... «Когда поднимаешься по лестнице искусства, не стучи каблуками»,- остроумно заметила в свое время замечательная советская актриса О. Андровская. «Стука каблуков» у Кисина никогда не было слышно. Ибо он играет «не себя», а Автора. Опять-таки в этом не было бы ничего особо удивительного, если бы не его возраст.

Свой сценический путь Кисин начал, как говорилось, с Шопена. И не случайно, разумеется. У него дарование романтика; это более чем очевидно. Можно вспомнить, к примеру, мазурки Шопена в его исполнении - они нежны, ароматны и благоуханны как живые цветы. В такой же мере близки Кисину сочинения Шумана («Арабески», до-мажорная фантазия, Симфонические этюды), Листа (рапсодии, этюды и др.), Шуберта (до-минорная соната). Все, что он делает за роялем, интерпретируя романтиков, выглядит обычно естественным, как вдох и выдох.

Впрочем, А. П. Кантор убеждена, что амплуа Кисина в принципе и шире, и многограннее. В подтверждение она дает ему попробовать себя в самых различных слоях пианистического репертуара. Он играл многие сочинения Моцарта, в последние годы часто исполнял музыку Шостаковича (Первый фортепианный концерт), Прокофьева (Третий фортепианный концерт, Шестая соната, «Мимолетности», отдельные номера из сюиты «Ромео и Джульетта»). Прочно утвердилась в его программах русская классика - Рахманинов (Второй фортепианный концерт, прелюдии, этюды-картины), Скрябин (Третья соната, прелюдии, этюды, пьесы «Хрупкость», «Окрыленная поэма», «Танец томления»). И здесь, в этом репертуаре, Кисин остается Кисиным - говори Правду и ничего кроме Правды. И здесь передает не только букву, но и сам дух музыки. Однако нельзя заметить, что с произведениями Рахманинова или Прокофьева «справляется» ныне не так уж мало пианистов; во всяком случае, высококлассное исполнение этих произведений не слишком большая редкость. Иное дело Шуман или Шопен... «Шопенистов» в наши дни можно буквально по пальцам пересчитать. И чем чаще звучит музыка композитора в концертных залах, тем больше это бросается в глаза. Не исключено, что именно по этому Кисин вызывает такие симпатии у публики, а его программы из сочинений романтиков встречаются с таким энтузиазмом.

С середины восьмидесятых годов Кисин стал выезжать за рубеж. К настоящему времени он уже побывал, и не единожды, в Англии, Италии, Испании, Австрии, Японии, в ряд других стран. Его узнали и полюбили за границей; приглашения приехать на гастроли поступают к нему теперь во все возрастающем количестве; наверное, он соглашался бы чаще, если бы не учеба.

За границей, да и дома, Кисин нередко концертирует вместе с В. Спиваковым и его оркестром. Спиваков, надо отдать ему должное, вообще принимает горячее участие в судьбе мальчика; он многое сделал и продолжает делать для него лично, для его профессиональной карьеры.

Во время одной из гастрольных поездок, в августе 1988 года, в Зальцбурге, Кисина представили Герберту Караяну. Рассказывают, что восьмидесятилетний маэстро не смог сдержать слез, услышав впервые игру юноши. Он тут же предложил ему выступить совместно. И действительно, несколько месяцев спустя, 30 декабря того же года, Кисин и Герберт Карая сыграли в Западном Берлине Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Телевидение транслировало это выступление на всю Германию. На следующий вечер, под Новый год, исполнение было повторено; трансляция на сей раз шла на большинство стран Европы и США. Спустя несколько месяцев концерт прозвучал в исполнении Кисина и Караяна по Центральному телевидению.

Валерий Брюсов сказал однажды: «...Поэтический талант дает многое, когда он сочетается с хорошим вкусом и направляем сильной мыслью. Чтобы художественное творчество одерживало большие победы, необходимы для него широкие умственные горизонты. Только культура ума делает возможной культуру духа» (Русские писатели о литературном труде.- Л., 1956. С. 332.) .

Кисин не только ярко и сильно чувствует в искусстве; в нем ощущается и пытливый интеллект, и широко разветвленная духовная одаренность - «intelligence», согласно терминологии западных психологов. Он любит книги, хорошо знает поэзию; близкие свидетельствуют, что он может целыми страницами читать наизусть из Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского. Учеба в школе всегда давалась ему без особого труда, хотя временами и приходилось делать изрядные перерывы в занятиях. Есть у него хобби - шахматы.

Посторонним общаться с ним непросто. Он немногословен - «молчун», как говорит Анна Павловна. Однако в этом «молчуне», судя по всему, идет постоянная, непрекращающаяся, интенсивная и очень сложная внутренняя работа. Лучшее подтверждение этому - его игра.

Трудно даже представить, насколько же нелегко придется Кисину в дальнейшем. Ведь «заявку», сделанную им - и какую ! - надо оправдывать. Равно как и надежды публики, которая так тепло приняла юного музыканта, поверила в него. Ни от кого, наверное, не ждут сегодня столь многого, как от Кисина. Оставаться таким, каким он был два-три года назад - или даже на нынешнем уровне - ему нельзя. Да это практически и невозможно. Тут «или - или»... Значит, иного пути, кроме как идти вперед, постоянно умножая себя, с каждым новым сезоном, новой программой,- у него нет.

Тем более, кстати, что у Кисина есть проблемы, требующие решения. Есть над чем работать, что «умножать». Сколько бы восторженных чувств не вызывала его игра, присмотревшись к ней внимательнее да попридирчевее, начинаешь различать и кое-какие недочеты, недоработки, узкие места. Скажем, Кисин пока отнюдь не безупречный контролер собственного исполнения: на эстраде он, бывает, непроизвольно ускоряет темпы, «подгоняет», как говорят в таких случаях; рояль у него звучит подчас гулко, вязко, «перегруженно»; музыкальная ткань заволакивается иногда густыми, обильно наслаивающимися друг на друга педальными пятнами. Недавно, например, в сезоне 1988/89 года он сыграл в Большом зале консерватории программу, где, наряду с другими вещами, были и си-минорная соната Шопена. Справедливость требует сказать, что деффекты, названные выше, были в ней вполне очевидны.

Та же концертная программа, к слову, включала в себя и «Арабески» Шумана. Они стояли первым номером, открывали вечер и, откровенно говоря, получились тоже не слишком удачно. «Арабески» показали, что Кисин не сразу, не с первых минут выступления «входит» в музыку - ему требуется определенное время, дабы эмоционально разогреться, обрести нужное сценическое состояние. Разумеется, нет ничего более обычного, более распространенного в массовой исполнительской практике. Такое бывает почти с каждым. И все же... Почти, но не с каждым . А потому не указать на эту ахиллесову пяту молодого пианиста нельзя.

И еще одно. Пожалуй, наиболее существенное. Ранее уже отмечалось: для Кисина не существует непреодолимых виртуозно-технических барьеров, он без видимых усилий справляется с любыми пианистическими трудностями. Это, однако, не означает, что он может чувствовать себя сколько-нибудь спокойно и беззаботно по части «техники». Во-первых, как уже говорилось ранее, ее («техники»), никогда и ни у кого не бывает в избытке , ее может только недоставать. И действительно, постоянно недостает художникам крупным и требовательным; причем, чем значительнее, дерзновеннее их творческие замыслы, тем больше недостает. Но дело даже не только в этом. Надо прямо сказать, пианизм Кисина сам по себе не представляет пока выдающейся эстетической ценности - той самоценности , что отличает обычно мастеров экстракласса, служит характерной приметой их. Вспомним наиболее известных артистов современности (благо дарование Кисина дает право на подобные сопоставления): их профессиональное мастерство восхищает, трогает уже само по себе, как таковое , вне зависимости от остального и прочего. О Кисине этого пока не сказать. На такие высоты ему лишь предстоит еще подняться. Если, конечно, помышлять о мировом музыкально-исполнительском Олимпе.

И вообще впечатление таково, что ему до сих пор многое в игре на рояле давалось достаточно легко. Может быть, даже слишком легко; отсюда и плюсы, и известные минусы его искусства. Сегодня замечается в первую очередь то, что идет от его уникального природного дарования. И это прекрасно, конечно, но лишь до поры до времени. В дальнейшем что-то обязательно должно будет измениться. Что? Как? Когда? Все зависит от этого...