Храм Казанской иконы Божией Матери. Военный священник, преподобноисповедник сергий сребрянский

Преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) родился 1 августа 1870 года в селе Трехсвятском Воронежского уезда Воронежской губернии в семье священника. Через год после рождения сына отца Василия перевели в село Макарий в трех километрах от Трехсвятского. Как и большинство детей священников, Митрофан Васильевич закончил духовную семинарию, однако не стал сразу священником.

Часть образованного общества того времени была настроена против Православной Церкви, и тот, кто горел желанием послужить своему народу и для кого небезразличны были интересы нравственные, уходили в общественные движения, чаще всего социалистические.

Под влиянием народнических идей Митрофан Васильевич поступил в Варшавский ветеринарный институт. Здесь, среди равнодушных к вере студентов, в католической Польше, он стал усердно посещать православный храм. В Варшаве он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника, служившего в Покровском храме в селе Владычня Тверской епархии; она окончила курс Тверской гимназии, собиралась работать учительницей и приезжала в Варшаву навестить родственников. 29 января 1893 года они обвенчались.

В Варшаве Митрофан Васильевич вновь стал размышлять о правильности выбора своего пути. В душе было пламенное желание служить людям — но достаточно ли ограничиться внешним служением, стать специалистом и помогать народу, крестьянам, всего лишь в ведении хозяйства? Душа молодого человека ощущала неполноту такого рода служения, и он решил вступить на поприще служения священнического.

2 марта того же года епископ Воронежский Анастасий рукоположил Митрофана Васильевича в сан диакона к Стефановской церкви слободы Лизиновки Острогожского уезда. В сане диакона отец Митрофан пробыл недолго. 1 марта 1894 года он был назначен священником 47-го драгунского Татарского полка, а 20 марта епископ Острогожский Владимир рукоположил его в сан священника.

15 января 1896 года отец Митрофан был перемещен на вакансию второго священника к Двинскому военно-крепостному собору и 1 сентября того же года вступил в должность законоучителя Двинской начальной школы. 1 сентября 1897 года отец Митрофан был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая княгиня Елизавета Федоровна.

С этого времени начался относительно продолжительный период жизни отца Митрофана в Орле.

Летом 1903 года в Сарове состоялось торжественное прославление преподобного Серафима. На этих торжествах был отец Митрофан. Здесь он был представлен Великой княгине Елизавете Федоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием какого-либо лукавства.

В 1904 году началась Русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и отец Митрофан. У священника не было ни тени сомнений, ни помыслов уклониться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником в Орле он настолько сжился со своей воинской паствой, что она стала для него как одна большая семья, с которой он разделял все тяготы походной жизни. Везде, где представлялась возможность, он со своими помощниками ставил походную церковь и служил.

Во время служения в действующей армии отец Митрофан вел подробный дневник, который печатался в журнале «Вестник военного духовенства», а затем вышел отдельной книгой. Дневник дает полное представление о нем, как о смиренном пастыре, верном своему священническому долгу. Здесь, в условиях походных трудностей, тяжелых боев, где солдаты и офицеры рисковали жизнью, он увидел, насколько русский человек любит свою Родину, с каким смирением отдает за нее свою жизнь, увидел и то, как разрушительно по последствиям и противно действительности описывают столичные газеты происходящее на фронте, как будто это пишет не русская пресса, а неприятельская, японская. Здесь он увидел, насколько глубоко разделился по вере русский народ, когда православные и неверующие стали жить, как два разных народа.

15 марта 1905 года отец Митрофан как опытный пастырь и духовник был назначен благочинным 61-й пехотной дивизии и в этой должности прослужил до окончания войны. 2 июня 1906 года он вместе с полком вернулся в Орел. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные время войны, отец Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

В 1908 году Великая княгиня преподобномученица Елизавета усиленно трудилась над проектом по созданию Марфо-Мариинской обители. Предложения по устроению обители были поданы от нескольких лиц. Подал свой проект и отец Митрофан; его проект настолько пришелся по душе Великой княгине, что именно его она положила в основу устроения обители. Для его осуществления она пригласила отца Митрофана на место духовника и настоятеля храма в обители.

Не смея отказаться от предложения преподобномученицы Елизаветы, отец Митрофан обещал подумать и дать свой ответ позже. На пути из Москвы в Орел он вспомнил родную, горячо его любящую паству и представил, как тяжело будет обоюдное расставание. От этих дум и воспоминаний его душа пришла в смятение, и он решил отказаться от предложения Великой княгини. В тот момент, когда он это подумал, он почувствовал, что у него отнялась правая рука. Он попытался поднять руку, но безуспешно: ни пальцами пошевелить, ни согнуть руку в локте он не смог. Отец Митрофан понял, что это, видимо, Господь его наказывает за сопротивление Его святой воле, и он тут же стал умолять Господа простить его и пообещал, если исцелится, переехать в Москву. Понемногу рука обрела чувствительность, и через два часа все прошло.

Он приехал домой совершенно здоровым и вынужден был объявить прихожанам, что покидает их и переезжает в Москву. Многие, услышав это известие стали плакать и умолять его не покидать их. Видя переживание паствы, добрый пастырь не смог ей отказать, и хотя его настоятельно звали в Москву, он все откладывал с отъездом. Он даже снова решил отказаться и остаться в Орле. Вскоре после этого он заметил, что у него без всякой видимой причины начала распухать правая рука, и это стадо приносить ему затруднение на службе. Он обратился за помощью к одному из своих родственников, доктору Николаю Яковлевичу Пясковскому. Врач, осмотрев руку, сказал, что никаких причин болезни нет и он не может дать в этом случае какого бы то ни было медицинского объяснения и, следовательно, помочь.

В это время из Москвы в Орел привезли чудотворную Иверскую икону Божией Матери. Отец Митрофан пошел помолиться и, стоя перед образом, пообещал, что примет бесповоротно предложение Великой княгини и переедет в Москву. С благоговением и страхом он приложился к иконе и вскоре почувствовал, что руке стало лучше. Он понял, что на переезд его в Москву и поселение в Марфо- Мариинской обители есть благословение Божие, с которым нужно смириться.

После этого, желая получить благословение от старцев, он поехал в Зосимову пустынь. Он встретился со схииеромонахом Алексием и другими старцами и поведал им о своих сомнениях и колебаниях: не будет ли дело, которое он на себя берет, свыше сил. Но они благословили его браться за дело. Отец Митрофан подал прошение о переводе в обитель, и 17 сентября 1908 года священномученик Владимир, митрополит Московский, назначил его настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынке, поскольку сама Марфо-Мариинская обитель начала свою деятельность только с 10 февраля 1909 года, когда Великая княгиня Елизавета переехала в дом, предназначавшийся под обительский.

Отец Митрофан, поселившись в обители, сразу же принялся за дело, отдавшись ему всей душой, — как это было в Орле, когда он занимался постройкой церкви, устроением школы и библиотеки, как было и во время войны, когда он стал отцом духовных детей, которые каждодневно подвергались смертельной опасности. Он часто служил, не жалея сил наставлял тех, еще немногочисленных, сестер, которые пришли жить в обитель. Настоятельница обители вполне поняла и оценила священника, которого им послал Господь. Она писала о нем Государю: «Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью, такой скромной и высокой по ее безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что он скромный, чистый и человек Божий, Божий слуга в нашей Церкви».

Несмотря на трудности и новизну предпринятого дела, обитель благословением Божиим, смирением и трудами настоятельницы, духовника обители отца Митрофана и сестер с успехом развивалась и расширялась. В 1914 году в ней было девяносто семь сестер, она имела больницу на двадцать две кровати, амбулаторию для бедных, приют для восемнадцати девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работавших на фабрике, в которой обучалось семьдесят пять человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, обремененных семьей и трудящихся на поденной работе, кружок для детей и взрослых «Детская лепта», занимающийся рукоделием для бедных.

На поприще христианской деятельности прослужила до мученического конца. Вместе с ней (и до самого закрытия обители) трудился и отец Митрофан. Наступил 1917 год — февральская революция, отречение Государя, арест Царской семьи, октябрьский переворот.

Почти сразу после революции был совершен набег на Марфо-Мариинскую обитель вооруженных людей.

Вскоре Великая княгиня была арестована. Незадолго перед арестом она передала общину попечению отца Митрофана и сестры-казначеи. Великая княгиня была увезена на Урал, в Алапаевск, где 5 (18) июля 1918 года приняла мученическую кончину.

25 декабря 1919 года Святейший Патриарх Тихон, хорошо знавший отца Митрофана, благодаря его за многие труды, преподал ему первосвятительское благословение с грамотой и иконой Спасителя: В это время решился для отца Митрофана и его супруги Ольги вопрос о монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали трех племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом Божию волю, призывающую их к особому христианскому подвигу, они дали обет воздержания от супружеской жизни. Это было уже после переезда их в Марфо-Мариинскую обитель. Долгое время этот подвиг был для всех скрыт, но когда произошла революция и наступило время всеобщего разрушения и гонений на Православную Церковь, они решили принять монашеский постриг. Постриг совершен по благословению святого Патриарха Тихона. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а Ольга — с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

В 1922 году безбожные власти произвели изъятие церковных ценностей из храмов. Многие священнослужители были арестованы, некоторые расстреляны. Одним из предъявляемых обвинений было чтение в храмах послания Патриарха Тихона, касающегося изъятия церковных ценностей. Отец Сергий вполне разделял мысли Патриарха и считал, что не следует во избежание кощунств отдавать церковные сосуды. И хотя изъятие из храмов обители произошло без всяких эксцессов, отец Сергий прочел в храме послание Патриарха, за что 23 марта 1923 года был арестован. Пять месяцев он томился в тюрьме без предъявления обвинения и затем по приказу ГПУ от 24 августа 1923 года был выслан на один год в Тобольск.

Из ссылки в Москву отец Сергий вернулся 27 февраля 1925 года и на следующий день как бывший ссыльный явился в ГПУ, чтобы узнать о решении относительно своей дальнейшей судьбы. Следователь, которая вела его дело, сказала, что священнику разрешается совершать церковные службы и говорить за богослужениями проповеди, но он не должен занимать никакой административной должности в приходе, и ему запрещено принимать участие в какой-либо деловой или административной приходской деятельности.

Отец Сергий вернулся в Марфо-Мариинскую обитель. Однако недолго пришлось ему прослужить в Марфо-Мариинской обители. В 1925 году власти приняли решение ее закрыть, а насельниц сослать. Часть здания была отобрана на поликлинику. Некоторые из ее работников решили отобрать обительскую квартиру у отца Сергия и для этого донесли в ОГПУ, обвинив священника в антисоветской агитации среди сестер обители, будто он, собирая их, говорил, что советская власть преследует религию и духовенство. На основании этого доноса 29 апреля 1925 года отец Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму.

30 июня дело было рассмотрено и принято решение освободить священника. 2 июля Коллегия ОГПУ прекратила дело, и отец Сергий был освобожден.

За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинская обитель была закрыта, а сестры арестованы. Некоторые из них были высланы относительно недалеко — в Тверскую область, но большинство сослано в Казахстан и Среднюю Азию.

Отец Сергий и матушка Елизавета выехали в село Владычня Тверской области и поселились в бревенчатом, покрытом дранкой одноэтажном доме, в котором когда-то жил отец матушки, протоиерей Владимир Исполатовский. Первое время отец Сергий не служил, но часто ходил молиться в Покровский храм, в котором стал служить в 1927 году.

Сразу же по приезде, а еще более после того как отец Сергий стал служить во Владычне, его стали посещать многие из его духовных детей. Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Несмотря на пережитые узы и тяжелое время гонений, отец Сергий продолжал подвизаться как духовник и проповедник. Он использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних. Духовные дети привозили ему продукты и одежду, большую часть которых он раздавал нуждающимся.

Но в селе были люди, которые ненавидели Церковь, хотели ради забвения своих грехов забыть о Боге, они относились враждебно к отцу Сергию за его открытую проповедническую деятельность. Жизнь, которую он проводил, обличала их совесть, и, вознамерившись его уничтожить, они обратились за помощью к власти.

30 и 31 января 1930 года ОГПУ допросило этих людей. Они показали: «По своему общественному, умелому подходу к народу с религиозной стороны заслуживает особого внимания. Действует исключительно религиозным дурманом. Опирается на темноту, выгоняет бесов из человека... Особенно способен на проповеди, которые говорит по два часа. В своих выступлениях с амвона призывает на единение и поддержку Церкви, религиозных целей...

Результаты таких проповедей имеются налицо... Деревня Гнездцы категорически отказалась от вступления в колхоз. Словом, должен сказать, священник Сребрянский является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят...»

На основании этих показаний отец Сергий был через несколько дней арестован, но «материалов» для создания «дела» недоставало, и 14 февраля следователи допросили жителей села Владычня, оставляя в деле показания лишь тех свидетелей, которые подтверждали обвинение. Но и через призму искаженных свидетельств видно, что отец Сергий был для народа подлинным старцем и подвижником, по молитвам которого совершались исцеления многих недужных.

10 марта власти допросили отца Сергия. 7 апреля 1930 года «тройка» ОГПУ приговорила отца Сергия к пяти годам ссылки в Северный край. Священнику было тогда шестьдесят лет, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел миокардитом. Это время было самым тяжелым для ссыльных. Прошла коллективизация. Крестьянские хозяйства были разорены. Хлеб продавался только по карточкам и в самом ограниченном количестве. Выжить можно было, если присылались посылки. Но посылки доходили лишь в то время, когда по реке было пароходное сообщение, которое прекращалось на зимний период и на время, пока сплавлялся лес.

Отца Сергия поселили в одной из деревень на реке Пинеге. Здесь жило много сосланного духовенства. Сюда к нему приехали монахиня Елизавета и Мария Петровна Заморина, знавшая отца Сергия еще в период его служения Орле; впоследствии она приняла монашество с именем Милица. Ссыльные священники работали здесь на лесоразработках и сплаве леса. Отец Сергий работал на ледянке — вел по ледяной колее лошадь, тащившую бревна. Эта работа хотя и была легче пилки и рубки в лесу, но требовала большой ловкости и спорости. Отец Сергий, монахиня Елизавета и Мария Петровна жили в домике, как маленькая монастырская община. Отец Сергий, благодаря своей подвижнической жизни, постоянной молитвенной настроенности, духовным советам и умению утешать страждущих в самых тяжелых их обстоятельствах, вскоре стал известен как глубоко духовный старец, которому многие поверяли свои беды, в молитвенное предстательство которого верили. Северная зимняя природа произвела большое впечатление на исповедника. «Огромные ели, закутанные снежными одеялами и засыпанные густым инеем, стоят как зачарованные, — вспоминал он, — такая красота — глаз не оторвешь, и кругом необыкновенная тишина... Чувствуется присутствие Господа Творца, и хочется без конца молиться Ему и благодарить Его за все дары, за все, что Он нам посылает в жизни, молиться без конца...»

Несмотря на болезнь и преклонный возраст, старец с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Когда ему приходилось корчевать пни, он делал это один и в короткое время. Иногда он смотрел на часы, интересуясь сам, за какое время ему удастся выкорчевать пень, над каким, бывало, трудились несколько человек ссыльных.

С местным начальством у отца Сергия сложились самые благоприятные отношения, все любили святого старца и неутомимого труженика, который со смирением воспринимал свою участь ссыльного. Детям он вырезал и склеил, а затем раскрасил макет паровоза с пассажирскими и товарными вагонами, которых дети не видели еще ни разу в своей жизни по дальности от тех мест железных дорог.

Через два года ссылки власти из-за преклонного возраста священника, его болезней и за успешно выполняемую работу решили его освободить. В 1933 году отец Сергий вернулся в Москву, где пробыл один день — простился с закрытой и разоренной обителью и выехал с монахиней Елизаветой и Марией Петровной во Владычню. На этот раз они поселились в другом доме, который был куплен его духовными детьми. Это была небольшая изба с русской печью, кирпичной лежанкой и пространным двором. Здесь прошли последние годы жизни старца. Покровский храм во Владычне был закрыт, и отец Сергий ходил молиться в Ильинский храм в соседнее село. Впоследствии власти стали выказывать неудовольствие по поводу его появления в храме, и он был вынужден молиться дома. Последний период жизни отца Сергия стал временем старческого окормления духовных детей и обращавшихся к нему страждущих православных людей, что было особенно существенно в то время, когда большинство храмов было закрыто и многие священники были арестованы.

Во время Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть и предполагался здесь большой бой. Офицеры предлагали жителям уйти дальше от передовых позиций, кое-кто ушел, а отец Сергий и монахини Елизавета и Милица остались. Почти каждый день над расположением воинской части летали немецкие самолеты, но ни разу ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село. Это было отмечено и самими военными, у которых возникло ощущение, что село находится под чьей-то молитвенной защитой. Однажды отец Сергий пошел на другой конец села со Святыми Дарами причащать тяжелобольного. Идти нужно было мимо часовых. Один из них остановил отца Сергия и, пораженный видом убеленного сединами старца, бесстрашно шедшего через село, непроизвольно высказал ту мысль, которая владела умами многих военных: «Старик, тут кто-то молится».

Неожиданно часть была снята с позиции, так как бои развернулись на другом направлении, неподалеку от села Медное. Местные жители, очевидцы этих событий, приписывают чудесное избавление села от смертельной опасности молитвам отца Сергия.

В последние, годы жизни архимандрита Сергия, начиная с 1945 года, его духовником был протоиерей Квинтилиан Вершинский, служивший в Твери и часто приезжавший к старцу. Отец Квинтилиан сам несколько лет пробыл в заключении и хорошо знал, что такое — нести тяготы и горечь гонений в течение многих лет. Он вспоминал об отце Сергии: «Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, передо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя... Он весь был объят Божественным желанием... Это чувствовалось во всем, особенно — когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении — излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно. Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние, и, видимо, под влиянием охватившего его волнения помыслы его облекались в форму глубоко-душевного лирического излияния.

Наступило приснопамятное весеннее утро, — вспоминал отец Квинтилиан. — На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди; несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему старцу. Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Начался отпев. Это было сплошное рыдание. Плакали не только женщины, но и мужчины...

С большим трудом вынесли гроб через малые узенькие сенцы на улицу. Гроб хотели поставить на дровни, нести на себе его на кладбище было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее из толпы неожиданно выделяются люди, поднимают гроб на плечи... Потянулись сотни рук, чтобы хотя коснуться края гроба, и печальная процессия с неумолкаемым пением «Святый Боже» двинулась к месту последнего упокоения. Когда пришли на кладбище, гроб поставили на землю, толпа хлынула к гробу. Спешили проститься. Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.

Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели «Свете тихий». Песчаный грунт земли, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песка посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба.

Мы продолжали петь, но не мы одни. «Граждане, — слышался голос, — смотрите! смотрите!» Это кричал человек с поднятой рукою кверху. Действительно, нашим взорам представилась умилительная картина. Спустившийся с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню; да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках.

Скоро на месте упокоения старца вырос надмогильный холмик. Водрузили большой белый крест с неугасимой лампадой и надписью: "Здесь покоится тело священноархимандрита Сергия — протоиерея Митрофана. Скончался 1948 г. 23 марта. Подвигом добрым подвизахся, течение жизни скончав"».

Еще при жизни батюшка говорил своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».

Пре-по-доб-но-ис-по-вед-ник Сер-гий ро-дил-ся 1 ав-гу-ста 1870 го-да в се-ле Трех-свят-ском Во-ро-неж-ско-го уез-да Во-ро-неж-ской гу-бер-нии в се-мье свя-щен-ни-ка Ва-си-лия Среб-рян-ско-го и в кре-ще-нии был на-ре-чен Мит-ро-фа-ном. Через год по-сле рож-де-ния сы-на от-ца Ва-си-лия пе-ре-ве-ли в се-ло Ма-ка-рий в трех ки-ло-мет-рах от Трех-свят-ско-го. Как и боль-шин-ство де-тей свя-щен-ни-ков, Мит-ро-фан Ва-си-лье-вич по-лу-чил ду-хов-ное об-ра-зо-ва-ние - в 1892 го-ду он окон-чил Во-ро-неж-скую Ду-хов-ную се-ми-на-рию, од-на-ко свя-щен-ни-ком стал не сра-зу.
Часть об-ра-зо-ван-но-го об-ще-ства то-го вре-ме-ни, не ис-клю-чая де-тей ду-хо-вен-ства, бы-ла на-стро-е-на весь-ма кри-тич-но по от-но-ше-нию к Пра-во-слав-ной Церк-ви, и тот, кто все же го-рел же-ла-ни-ем по-слу-жить на-ро-ду, для ко-го небез-раз-лич-ны бы-ли ин-те-ре-сы нрав-ствен-ные, ста-но-вил-ся об-ще-ствен-ным де-я-те-лем или на-хо-дил се-бе при-ме-не-ние в прак-ти-че-ской де-я-тель-но-сти.

Под вли-я-ни-ем на-род-ни-че-ских идей Мит-ро-фан Ва-си-лье-вич по-сту-пил в Вар-шав-ский ве-те-ри-нар-ный ин-сти-тут. Ока-зав-шись здесь сре-ди рав-но-душ-ных к во-про-сам ве-ры сту-ден-тов, во враж-деб-ной пра-во-сла-вию ка-то-ли-че-ской Поль-ше, он на-чал усерд-но по-се-щать пра-во-слав-ный храм. В Вар-ша-ве он по-зна-ко-мил-ся со сво-ей бу-ду-щей же-ной, Оль-гой Вла-ди-ми-ров-ной Ис-по-ла-тов-ской, до-че-рью свя-щен-ни-ка, слу-жив-ше-го в По-кров-ском хра-ме в се-ле Вла-дыч-ня Твер-ской гу-бер-нии; она окон-чи-ла курс твер-ской гим-на-зии, со-би-ра-лась ра-бо-тать учи-тель-ни-цей и при-е-ха-ла в Вар-ша-ву на-ве-стить род-ствен-ни-ков. 29 ян-ва-ря 1893 го-да они об-вен-ча-лись.
Жи-вя в Вар-ша-ве, Мит-ро-фан Ва-си-лье-вич стал со-мне-вать-ся в пра-виль-но-сти вы-бо-ра сво-е-го пу-ти. В ду-ше бы-ло пла-мен-ное же-ла-ние слу-жить на-ро-ду, - но до-ста-точ-но ли бы-ло огра-ни-чить-ся внеш-ним слу-же-ни-ем, стать спе-ци-а-ли-стом в нуж-ном для кре-стьян де-ле ве-де-ния хо-зяй-ства? Ду-ша мо-ло-до-го че-ло-ве-ка, со-хра-нив-ше-го от дет-ства ре-ли-ги-оз-ные впе-чат-ле-ния и по-лу-чив-ше-го пра-во-слав-ное об-ра-зо-ва-ние, ощу-ща-ла непол-но-ту та-ко-го ро-да слу-же-ния, и он ре-шил всту-пить на по-при-ще слу-же-ния свя-щен-ни-че-ско-го.
2 мар-та 1893 го-да епи-скоп Во-ро-неж-ский Ана-ста-сий (До-бра-дин) ру-ко-по-ло-жил Мит-ро-фа-на Ва-си-лье-ви-ча во диа-ко-на к Сте-фа-нов-ской церк-ви сло-бо-ды Ли-зи-нов-ки Остро-гож-ско-го уез-да, но диа-ко-ном отец Мит-ро-фан про-был недол-го - 1 мар-та 1894 го-да он был на-зна-чен свя-щен-ни-ком 47-го дра-гун-ско-го Та-тар-ско-го пол-ка и 20 мар-та ру-ко-по-ло-жен во свя-щен-ни-ка.
15 ян-ва-ря 1896 го-да отец Мит-ро-фан был на-зна-чен вто-рым свя-щен-ни-ком Двин-ско-го во-ен-но-кре-пост-но-го со-бо-ра и 1 сен-тяб-ря то-го же го-да всту-пил в долж-ность за-ко-но-учи-те-ля Двин-ской на-чаль-ной шко-лы. 1 сен-тяб-ря 1897 го-да отец Мит-ро-фан был пе-ре-ме-щен в го-род Орел и на-зна-чен на-сто-я-те-лем По-кров-ско-го хра-ма 51-го дра-гун-ско-го Чер-ни-гов-ско-го пол-ка, ше-фом ко-то-ро-го бы-ла ве-ли-кая кня-ги-ня Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на.

С это-го вре-ме-ни на-чал-ся от-но-си-тель-но про-дол-жи-тель-ный пе-ри-од жиз-ни от-ца Мит-ро-фа-на в Ор-ле. Здесь он все-го се-бя от-дал на слу-же-ние Бо-гу и пастве. Он стал уте-ши-те-лем мно-гих, пре-крас-ным и се-рьез-ным про-по-вед-ни-ком, сло-во ко-то-ро-го впи-ты-ва-лось слу-ша-те-ля-ми, как впи-ты-ва-ет-ся дождь в жаж-ду-щую вла-ги поч-ву. Паства по-тя-ну-лась к ис-крен-не-му и рев-ност-но-му пас-ты-рю, об-ра-зо-вал-ся креп-кий при-ход, и это поз-во-ли-ло от-цу Мит-ро-фа-ну при-нять-ся за труд-ное де-ло по-строй-ки хра-ма, ко-то-рое он за-вер-шил с успе-хом. Он со-здал при при-хо-де биб-лио-те-ку и шко-лу. Все по-лу-ча-е-мые от бла-го-тво-ри-те-лей сред-ства отец Мит-ро-фан жерт-во-вал на храм, шко-лу и биб-лио-те-ку. В 1900 го-ду он был на-граж-ден зо-ло-тым на-перс-ным кре-стом с укра-ше-ни-я-ми.
Ле-том 1903 го-да в Са-ро-ве со-сто-я-лось тор-же-ствен-ное про-слав-ле-ние пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма. На этих тор-же-ствах был и отец Мит-ро-фан. Здесь он был пред-став-лен ве-ли-кой кня-гине Ели-за-ве-те Фе-до-ровне и про-из-вел на нее са-мое бла-го-при-ят-ное впе-чат-ле-ние - ис-крен-ней ве-рой, сми-ре-ни-ем, про-сто-той и от-сут-стви-ем ка-ко-го-ли-бо лу-кав-ства.
В 1904 го-ду на-ча-лась рус-ско-япон-ская вой-на. 11 июня 51-й дра-гун-ский Чер-ни-гов-ский полк вы-сту-пил в по-ход на Даль-ний Во-сток. Вме-сте с пол-ком от-пра-вил-ся и отец Мит-ро-фан. За семь лет слу-же-ния пол-ко-вым свя-щен-ни-ком в Ор-ле он на-столь-ко сжил-ся со сво-ей во-ин-ской паст-вой, что она ста-ла для него как од-на боль-шая се-мья, с ко-то-рой он раз-де-лил все тя-го-ты по-ход-ной жиз-ни. Вез-де, где пред-став-ля-лась воз-мож-ность, он со сво-и-ми по-мощ-ни-ка-ми ста-вил по-ход-ную цер-ковь и слу-жил. Вме-сте с пол-ком участ-во-вал в сра-же-ни-ях.
В слу-жеб-ном фор-му-ля-ре от-ца Мит-ро-фа-на крат-ко за-пи-са-но: «Был в сра-же-ни-ях: Ляо-ян-ском... Шан-хай-ском... в на-бе-гах на Ин-коу... Мук-ден-ских... у де-рев-ни Сан-вайц-зы... Во всех озна-чен-ных сра-же-ни-ях под ог-нем непри-я-те-ля со-вер-шал бо-го-слу-же-ния, на-пут-ство-вал ра-не-ных и по-гре-бал уби-тых».
Во вре-мя слу-же-ния в дей-ству-ю-щей ар-мии отец Мит-ро-фан вел по-дроб-ный днев-ник, ко-то-рый пе-ча-тал-ся в жур-на-ле «Вест-ник во-ен-но-го ду-хо-вен-ства», а за-тем вы-шел от-дель-ной кни-гой (Днев-ник свя-щен-ни-ка 51-го дра-гун-ско-го Чер-ни-гов-ско-го Ее Им-пе-ра-тор-ско-го Вы-со-че-ства Ве-ли-кой Кня-ги-ни Ели-са-ве-ты Фе-о-до-ров-ны пол-ка Мит-ро-фа-на Ва-си-лье-ви-ча Среб-рян-ско-го, с мо-мен-та от-прав-ле-ния его в Мань-чжу-рию 11 июня 1904 го-да по день воз-вра-ще-ния в г. Орел 2 июня 1906 го-да. СПб., 1906). Здесь, в усло-ви-ях по-ход-ных труд-но-стей, тя-же-лых бо-ев, где сол-да-ты и офи-це-ры рис-ко-ва-ли жиз-нью, отец Мит-ро-фан уви-дел, на-сколь-ко рус-ский че-ло-век лю-бит Ро-ди-ну, с ка-ким сми-ре-ни-ем от-да-ет за нее свою жизнь, уви-дел и то, сколь лжи-во и раз-ру-ши-тель-но по по-след-стви-ям опи-сы-ва-ют сто-лич-ные га-зе-ты про-ис-хо-дя-щее на фрон-те, как буд-то это пи-шут жур-на-ли-сты не рус-ской прес-сы, а непри-я-тель-ской. Здесь он уви-дел, на-сколь-ко глу-бо-ко раз-де-лил-ся по ве-ре рус-ский на-род, ко-гда пра-во-слав-ные и неве-ру-ю-щие ста-ли жить бок о бок как два раз-ных на-ро-да.

15 мар-та 1905 го-да отец Мит-ро-фан, как опыт-ный пас-тырь и ду-хов-ник, был на-зна-чен бла-го-чин-ным 61-й пе-хот-ной ди-ви-зии и в этой долж-но-сти про-слу-жил до окон-ча-ния вой-ны. 2 июня 1906 го-да он вме-сте с пол-ком вер-нул-ся в Орел. За вы-да-ю-щи-е-ся пас-тыр-ские тру-ды, по-не-сен-ные во вре-мя вой-ны, отец Мит-ро-фан 12 ок-тяб-ря 1906 го-да был воз-ве-ден в сан про-то-и-е-рея и на-граж-ден на-перс-ным кре-стом на Ге-ор-ги-ев-ской лен-те.
В 1908 го-ду ве-ли-кая кня-ги-ня Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на уси-лен-но тру-ди-лась над про-ек-том по со-зда-нию Мар-фо-Ма-ри-ин-ской оби-те-ли. Пред-ло-же-ния по на-пи-са-нию уста-ва оби-те-ли бы-ли по-да-ны от несколь-ких лиц. По-дал свой про-ект и отец Мит-ро-фан; и его про-ект на-столь-ко при-шел-ся по ду-ше ве-ли-кой кня-гине, что имен-но его она по-ло-жи-ла в ос-но-ву устрой-ства оби-те-ли. Для его осу-ществ-ле-ния она при-гла-си-ла про-то-и-е-рея Мит-ро-фа-на на ме-сто ду-хов-ни-ка и на-сто-я-те-ля хра-ма.
Отец Мит-ро-фан при-вык к слу-же-нию в Ор-ле, где у него сло-жи-лись пре-крас-ные от-но-ше-ния с паст-вой, ко-то-рой он от-да-вал все свое вре-мя и си-лы, и ни он не хо-тел с ней рас-стать-ся, ни она с ним. «Бы-ва-ло, кон-чишь да-вать крест по-сле обед-ни, а на-род все идет и идет. С од-ним по-бе-се-ду-ешь, дру-гой про-сит со-ве-та, тре-тий спе-шит по-де-лить-ся сво-им го-рем - и так тя-нут-ся ча-сы... ма-туш-ка ждет ме-ня обе-дать, да толь-ко я рань-ше пя-ти ча-сов ве-че-ра ни-как из церк-ви не вы-бе-русь», - вспо-ми-нал отец Мит-ро-фан.
Не смея от-ка-зать-ся от пред-ло-же-ния Ели-за-ве-ты Фе-до-ров-ны, отец Мит-ро-фан обе-щал по-ду-мать и дать свой от-вет поз-же. На пу-ти из Моск-вы в Орел он вспом-нил род-ную, го-ря-чо его лю-бя-щую паст-ву и пред-ста-вил, как обо-юд-но тя-же-ло бу-дет рас-ста-ва-ние. От этих дум и вос-по-ми-на-ний его ду-ша при-шла в смя-те-ние, и он ре-шил от-ка-зать-ся от пред-ло-же-ния ве-ли-кой кня-ги-ни. В тот мо-мент, ко-гда он это по-ду-мал, он по-чув-ство-вал, что у него от-ни-ма-ет-ся пра-вая ру-ка. Он по-пы-тал-ся под-нять ру-ку, но без-успеш-но: ни паль-ца-ми по-ше-ве-лить, ни со-гнуть ру-ку в лок-те он не смог. Отец Мит-ро-фан по-нял, что это, ви-ди-мо, Гос-подь его на-ка-зы-ва-ет за со-про-тив-ле-ние Его свя-той во-ле, и тут же стал умо-лять Гос-по-да про-стить его и по-обе-щал, ес-ли ис-це-лит-ся, пе-ре-ехать в Моск-ву. По-не-мно-гу ру-ка об-ре-ла чув-стви-тель-ность, и через два ча-са все про-шло.
Он при-е-хал до-мой со-вер-шен-но здо-ро-вым и вы-нуж-ден был объ-явить при-хо-жа-нам, что по-ки-да-ет их и пе-ре-ез-жа-ет в Моск-ву. Мно-гие, услы-шав это из-ве-стие, ста-ли пла-кать и умо-лять от-ца Мит-ро-фа-на не по-ки-дать их. Ви-дя пе-ре-жи-ва-ние паст-вы, доб-рый пас-тырь не смог ей от-ка-зать, и хо-тя его на-сто-я-тель-но зва-ли в Моск-ву, он стал от-кла-ды-вать с отъ-ез-дом. Он да-же ре-шил про се-бя от-ка-зать-ся и остать-ся в Ор-ле, тем бо-лее что во-об-ще опа-сал-ся, что не спра-вит-ся с но-вы-ми слож-ны-ми обя-зан-но-стя-ми в оби-те-ли, где от него по-тре-бу-ет-ся ду-хов-ный опыт, ко-то-ро-го у него, как у свя-щен-ни-ка се-мей-но-го, мо-жет не быть. Вско-ре по-сле это-го он за-ме-тил, что у него без вся-кой ви-ди-мой при-чи-ны на-ча-ла рас-пу-хать пра-вая ру-ка, и это со вре-ме-нем ста-ло при-но-сить ему за-труд-не-ния на служ-бе. Он об-ра-тил-ся за по-мо-щью к од-но-му из сво-их род-ствен-ни-ков, док-то-ру Ни-ко-лаю Яко-вле-ви-чу Пяс-ков-ско-му. Врач, осмот-рев ру-ку, ска-зал, что ни-ка-ких при-чин бо-лез-ни нет и он не мо-жет дать в этом слу-чае ка-ко-го бы то ни бы-ло ме-ди-цин-ско-го объ-яс-не-ния и, сле-до-ва-тель-но, по-мочь.
В это вре-мя из Моск-вы в Орел при-вез-ли чу-до-твор-ную Ивер-скую ико-ну Бо-жи-ей Ма-те-ри. Отец Мит-ро-фан по-шел по-мо-лить-ся и, стоя пе-ред об-ра-зом, по-обе-щал, что все же при-мет бес-по-во-рот-но пред-ло-же-ние ве-ли-кой кня-ги-ни и пе-ре-едет в Моск-ву. С бла-го-го-ве-ни-ем и стра-хом он при-ло-жил-ся к иконе и вско-ре по-чув-ство-вал, что ру-ке ста-ло луч-ше. Он по-нял, что на пе-ре-езд его в Моск-ву и по-се-ле-ние в Мар-фо-Ма-ри-ин-ской оби-те-ли есть бла-го-сло-ве-ние Бо-жие и с этим нуж-но сми-рить-ся.
Же-лая по-лу-чить на пе-ре-езд бла-го-сло-ве-ние и от стар-цев, он на-пра-вил-ся в Зо-си-мо-ву пу-стынь, где встре-тил-ся с иерос-хи-мо-на-хом Алек-си-ем (Со-ло-вье-вым) и дру-ги-ми стар-ца-ми и по-ве-дал им о сво-их со-мне-ни-ях и ко-ле-ба-ни-ях: не бу-дет ли де-ло, ко-то-рое он на се-бя бе-рет, свы-ше сил. Но они бла-го-сло-ви-ли его сме-ло брать-ся за де-ло.
Отец Мит-ро-фан по-дал про-ше-ние о пе-ре-во-де в оби-тель, и 17 сен-тяб-ря 1908 го-да мит-ро-по-лит Мос-ков-ский Вла-ди-мир (Бо-го-яв-лен-ский) на-зна-чил его на-сто-я-те-лем По-кров-ской и Мар-фо-Ма-ри-ин-ской церк-вей на Боль-шой Ор-дын-ке, по-сколь-ку са-ма Мар-фо-Ма-ри-ин-ская оби-тель на-ча-ла свою де-я-тель-ность толь-ко с 10 фев-ра-ля 1909 го-да, ко-гда ве-ли-кая кня-ги-ня Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на пе-ре-еха-ла в дом, пред-на-зна-чав-ший-ся под оби-тель-ский.

Са-ма Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на в пе-ре-ез-де от-ца Мит-ро-фа-на в толь-ко еще устро-я-е-мую оби-тель ви-де-ла знак осо-бо-го бла-го-во-ле-ния Бо-жия к сво-е-му на-чи-на-нию. «Гос-подь бла-го-сло-вил это на-ше де-ло через свя-щен-ни-ка, - пи-са-ла она го-су-да-рю, - к ко-то-ро-му в Орел из-да-ле-ка лю-ди при-ез-жа-ли за уте-ше-ни-ем и под-держ-кой, - и вот оно ма-ло-по-ма-лу на-чи-на-ет-ся».
Отец Мит-ро-фан, по-се-лив-шись в оби-те-ли, сра-зу же при-нял-ся за но-вое де-ло, от-дав-шись ему всей ду-шой, - как это бы-ло в Ор-ле, ко-гда он за-ни-мал-ся по-строй-кой церк-ви, устро-е-ни-ем шко-лы и биб-лио-те-ки, как бы-ло и во вре-мя вой-ны, ко-гда он стал от-цом ду-хов-ных де-тей, ко-то-рые каж-до-днев-но под-вер-га-лись смер-тель-ной опас-но-сти. Он ча-сто слу-жил и, не жа-лея сил, на-став-лял тех, еще немно-го-чис-лен-ных се-стер, ко-то-рые при-шли жить в оби-тель.
«Те несколь-ко се-стер, - пи-са-ла Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на, - что жи-вут со мной, хо-ро-шие де-вуш-ки, очень ре-ли-ги-оз-ные, - но ведь и все на-ше слу-же-ние ос-но-ва-но на ре-ли-гии и жи-вет ею. Ба-тюш-ка их на-став-ля-ет, три ра-за в неде-лю у нас бы-ва-ют за-ме-ча-тель-ные лек-ции, на ко-то-рые при-хо-дят и го-сти. По-том еще на утрен-нем пра-ви-ле ба-тюш-ка чи-та-ет из Но-во-го За-ве-та и го-во-рит крат-кую про-по-ведь... Чай пьем все вме-сте, и свя-щен-ник с ма-туш-кой то-же, за-кан-чи-ва-ет-ся он бе-се-дой о ре-ли-гии...
Ба-тюш-ки-ны лек-ции очень ин-те-рес-ные, про-сто ис-клю-чи-тель-но, так как он не толь-ко глу-бо-ко ве-ру-ю-щий, но еще без-гра-нич-но на-чи-тан-ный че-ло-век. Он на-чи-на-ет из Биб-лии, за-кан-чи-ва-ет цер-ков-ной ис-то-ри-ей и все вре-мя по-ка-зы-ва-ет, как и что сест-ры смо-гут го-во-рить и чем по-мочь тем, кто ис-пы-ты-ва-ет ду-шев-ные стра-да-ния... Здесь мно-гие при-ез-жа-ют из-да-ле-ка в на-шу ма-лень-кую цер-ковь и об-ре-та-ют си-лы в его пре-крас-ных про-стых про-по-ве-дях и в ис-по-ве-ди. Это ши-ро-кий че-ло-век, в ко-то-ром нет ни-че-го от огра-ни-чен-но-го фа-на-ти-ка, це-ли-ком ос-но-вы-ва-ю-щий-ся на без-гра-нич-ной люб-ви о Гос-по-де и все-про-ще-нии, - ис-тин-но пра-во-слав-ный свя-щен-ник, стро-го при-дер-жи-ва-ю-щий-ся на-шей Церк-ви, для на-ше-го де-ла - бла-го-сло-ве-ние Бо-жие, так как он за-ло-жил ос-но-ва-ние, ка-кое и долж-но быть. Сколь-ких он вер-нул к ве-ре, на-ста-вил на путь ис-тин-ный, сколь-ко лю-дей бла-го-да-рят ме-ня за ве-ли-кое бла-го иметь воз-мож-ность по-се-щать его».
На-сто-я-тель-ни-ца оби-те-ли вполне по-ня-ла и оце-ни-ла свя-щен-ни-ка, ко-то-ро-го им по-слал Гос-подь. Она пи-са-ла о нем го-су-да-рю: «Он ис-по-ве-ду-ет ме-ня, окорм-ля-ет ме-ня в церк-ви, ока-зы-ва-ет мне огром-ную по-мощь и по-да-ет при-мер сво-ей чи-стой, про-стой жиз-нью, та-кой скром-ной и вы-со-кой по ее без-гра-нич-ной люб-ви к Бо-гу и Пра-во-слав-ной Церк-ви. По-го-во-рив с ним лишь несколь-ко ми-нут, ви-дишь, что он скром-ный, чи-стый и че-ло-век Бо-жий, Бо-жий слу-га в на-шей церк-ви».
Отец Мит-ро-фан вполне раз-де-лял хри-сти-ан-ские на-стро-е-ния ве-ли-кой кня-ги-ни, стре-мив-шей-ся спа-сти свою ду-шу на пу-ти са-мо-от-вер-жен-но-го слу-же-ния ближ-ним.
Несмот-ря на труд-но-сти и но-виз-ну пред-при-ня-то-го де-ла, оби-тель бла-го-сло-ве-ни-ем Бо-жи-им, сми-ре-ни-ем и тру-да-ми на-сто-я-тель-ни-цы, ду-хов-ни-ка оби-те-ли от-ца Мит-ро-фа-на и се-стер с успе-хом раз-ви-ва-лась и рас-ши-ря-лась. В 1914 го-ду в ней бы-ло де-вя-но-сто семь се-стер, она име-ла боль-ни-цу на два-дцать две кой-ки, ам-бу-ла-то-рию для бед-ных, при-ют для во-сем-на-дца-ти де-во-чек-си-рот, вос-крес-ную шко-лу для де-ву-шек и жен-щин, ра-бо-та-ю-щих на фаб-ри-ке, в ко-то-рой обу-ча-лось семь-де-сят пять че-ло-век, биб-лио-те-ку в две ты-ся-чи то-мов, сто-ло-вую для бед-ных жен-щин, обре-ме-нен-ных се-мьей и тру-дя-щих-ся на по-ден-ной ра-бо-те, и кру-жок для де-тей и взрос-лых под на-зва-ни-ем «Дет-ская леп-та», за-ни-мав-ший-ся ру-ко-де-ли-ем для бед-ных.
9 ав-гу-ста 1916 го-да вре-мен-но управ-ля-ю-щий Мос-ков-ской епар-хи-ей епи-скоп Во-ло-ко-лам-ский Фе-о-дор (Поз-де-ев-ский) пред-ста-вил в Си-нод про-ше-ние о на-граж-де-нии от-ца Мит-ро-фа-на мит-рою «за от-лич-но-усерд-ное слу-же-ние его Свя-той Церк-ви, тру-ды по об-сто-я-тель-ствам во-ен-но-го вре-ме-ни и по-лез-ную де-я-тель-ность... в... оби-те-ли»6. Ве-ли-кая кня-ги-ня, у ко-то-рой бы-ло ис-про-ше-но, как у на-сто-я-тель-ни-цы, со-гла-сие, с ра-до-стью при-со-еди-ни-лась к пред-ло-же-нию на-гра-дить от-ца Мит-ро-фа-на за без-упреч-ную и усерд-ную служ-бу. 2 ок-тяб-ря 1916 го-да он был на-граж-ден мит-рой.
«Я хо-чу ра-бо-тать для Бо-га и в Бо-ге, - пи-са-ла в 1909 го-ду Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на го-су-да-рю, - для страж-ду-ще-го че-ло-ве-че-ства, а в ста-ро-сти, ко-гда мое те-ло уже не смо-жет тру-дить-ся, я на-де-юсь, Гос-подь даст мне воз-мож-ность от-дох-нуть и по-мо-лить-ся - о де-ле, мною на-ча-том. И то-гда я уй-ду из де-я-тель-ной жиз-ни и бу-ду го-то-вить се-бя для то-го боль-шо-го до-ма. Но по-ка у ме-ня есть здо-ро-вье и си-лы, а /кру-гом/ столь-ко [несча-стья], и ша-ги Хри-ста-Корм-че-го /слыш-ны/ по-сре-ди страж-ду-щих, и в них мы по-мо-га-ем Ему».
Но Гос-подь су-дил ина-че. На-сту-пил 1917 год - Фев-раль-ская ре-во-лю-ция, от-ре-че-ние го-су-да-ря, арест цар-ской се-мьи, Ок-тябрь-ский пе-ре-во-рот.
По-чти сра-зу же по-сле Фев-раль-ской ре-во-лю-ции был со-вер-шен на-бег на Мар-фо-Ма-ри-ин-скую оби-тель во-ору-жен-ных лю-дей. Н. Е. Пе-стов так из-ло-жил рас-сказ от-ца Мит-ро-фа-на об этом со-бы-тии: «К оби-те-ли подъ-е-хал гру-зо-вик, в ко-то-ром на-хо-ди-лось несколь-ко во-ору-жен-ных сол-дат с ун-тер-офи-це-ром и од-ним сту-ден-том. Сту-дент, ви-ди-мо, не имел по-ня-тия, как об-ра-щать-ся с ору-жи-ем. Он дер-жал все вре-мя в ру-ке ре-воль-вер, на-прав-ляя ду-ло на вся-ко-го го-во-ря-ще-го с ним. Со-шед-ший с ав-то-мо-би-ля от-ряд по-тре-бо-вал про-ве-сти их к на-чаль-ни-це оби-те-ли. Ту-да же сест-ры вы-зва-ли и от-ца Мит-ро-фа-на.
- Мы при-шли аре-сто-вать сест-ру им-пе-ра-три-цы, - за-явил воз-глав-ля-ю-щий от-ряд ун-тер-офи-цер. А сту-ден-тик под-сту-пил к ма-туш-ке, на-пра-вив на нее ду-ло сво-е-го ре-воль-вер-чи-ка. Ма-туш-ка с обыч-ным для нее спо-кой-стви-ем по-ло-жи-ла ру-ку на про-тя-ну-тый к ней ре-воль-вер и ска-за-ла: - Опу-сти-те свою ру-ку, ведь я же жен-щи-на!
Сму-щен-ный ее спо-кой-стви-ем и улыб-кой, сту-дент сра-зу же сник, опу-стил ру-ку и тот-час же ис-чез из ком-на-ты. Отец Мит-ро-фан об-ра-тил-ся к сол-да-там:
- Ко-го вы при-шли аре-сто-вы-вать? Ведь здесь нет пре-ступ-ни-ков! Все, что име-ла ма-туш-ка Ели-за-ве-та, - она все от-да-ла на-ро-ду. На ее сред-ства по-стро-е-на оби-тель, цер-ковь, бо-га-дель-ня, при-ют для без-род-ных де-тей, боль-ни-ца. Раз-ве все это пре-ступ-ле-ние? Воз-глав-ля-ю-щий от-ряд ун-тер, вгля-дев-шись в ба-тюш-ку, вдруг спро-сил его:

Ба-тюш-ка! Не вы ли отец Мит-ро-фан из Ор-ла?
- Да, это я.
Ли-цо ун-те-ра мгно-вен-но из-ме-ни-лось. Об-ра-ща-ясь к со-про-вож-дав-шим его сол-да-там, он ска-зал:
- Вот что, ре-бя-та! Я оста-юсь здесь и сам во всем рас-по-ря-жусь. А вы по-ез-жай-те об-рат-но.
Сол-да-ты, вы-слу-шав сло-ва от-ца Мит-ро-фа-на и по-няв, что они за-те-я-ли не со-всем лад-ное де-ло, под-чи-ни-лись и уеха-ли об-рат-но на сво-ем гру-зо-ви-ке».
Од-на-ко вско-ре ве-ли-кая кня-ги-ня Ели-за-ве-та все же бы-ла аре-сто-ва-на. Неза-дол-го пе-ред аре-стом она пе-ре-да-ла об-щи-ну по-пе-че-нию от-ца Мит-ро-фа-на и сест-ры-каз-на-чеи. Ве-ли-кая кня-ги-ня бы-ла от-прав-ле-на на Урал, в Ала-па-евск, где 5 (18) июля 1918 го-да при-ня-ла му-че-ни-че-скую кон-чи-ну.
20 мар-та 1919 го-да ис-пол-ни-лось два-дцать пять лет свя-щен-ни-че-ско-го слу-же-ния от-ца Мит-ро-фа-на. В этот день его мно-го-чис-лен-ные ду-хов-ные де-ти под-нес-ли ему по-здра-ви-тель-ный адрес, пол-ный ис-крен-не-го чув-ства бла-го-дар-но-сти к сво-е-му пас-ты-рю, ко-то-рый был ве-рен им и в дни ми-ра, и на по-лях вой-ны, и в го-ди-ну еще худ-ших и гор-ших ис-пы-та-ний - го-не-ний от без-бож-ни-ков.
25 де-каб-ря 1919 го-да Свя-тей-ший Пат-ри-арх Ти-хон, хо-ро-шо знав-ший от-ца Мит-ро-фа-на, бла-го-да-ря его за мно-гие тру-ды, пре-по-дал ему пер-во-свя-ти-тель-ское бла-го-сло-ве-ние с гра-мо-той и ико-ной Спа-си-те-ля. В это вре-мя ре-шил-ся для от-ца Мит-ро-фа-на и его су-пру-ги Оль-ги во-прос о мо-на-ше-стве. Мно-го лет жи-вя в су-пру-же-стве, они вос-пи-та-ли трех пле-мян-ниц-си-рот и же-ла-ли иметь сво-их де-тей, но Гос-подь не дал ис-пол-нить-ся их по-же-ла-нию. Уви-дев в этом Бо-жию во-лю, при-зы-ва-ю-щую их к осо-бо-му хри-сти-ан-ско-му по-дви-гу, они, пе-ре-ехав в оби-тель, да-ли обет воз-дер-жа-ния от су-пру-же-ской жиз-ни. Дол-гое вре-мя этот обет для всех был со-крыт, но ко-гда про-изо-шла ре-во-лю-ция и на-сту-пи-ло вре-мя все-об-ще-го раз-ру-ше-ния и го-не-ний на Пра-во-слав-ную Цер-ковь, они ре-ши-ли его об-на-ру-жить и при-нять мо-на-ше-ский по-стриг. По-стриг был со-вер-шен по бла-го-сло-ве-нию Пат-ри-ар-ха Ти-хо-на. Отец Мит-ро-фан был по-стри-жен с име-нем Сер-гий, а Оль-га - с име-нем Ели-за-ве-та. Вско-ре по-сле это-го Пат-ри-арх Ти-хон воз-вел от-ца Сер-гия в сан ар-хи-манд-ри-та.
В 1922 го-ду без-бож-ные вла-сти про-из-ве-ли изъ-я-тие цер-ков-ных цен-но-стей из хра-мов. Мно-гие свя-щен-но-слу-жи-те-ли бы-ли аре-сто-ва-ны, неко-то-рые рас-стре-ля-ны.
Од-ним из предъ-яв-ля-е-мых им об-ви-не-ний бы-ло чте-ние в хра-мах по-сла-ния Пат-ри-ар-ха Ти-хо-на, ка-са-ю-ще-го-ся изъ-я-тия цер-ков-ных цен-но-стей. Отец Сер-гий, вполне раз-де-ляя воз-зре-ния Пат-ри-ар-ха и счи-тая, что не сле-ду-ет во из-бе-жа-ние ко-щунств от-да-вать цер-ков-ные со-су-ды, про-чел по-сла-ние Свя-тей-ше-го и был 23 мар-та 1923 го-да аре-сто-ван. Пять ме-ся-цев он то-мил-ся в тюрь-ме без предъ-яв-ле-ния об-ви-не-ния, а за-тем по при-ка-зу ОГПУ от 24 ав-гу-ста 1923 го-да был вы-слан на один год в го-род То-больск. Здесь он по-зна-ко-мил-ся и близ-ко со-шел-ся с то-боль-ским по-движ-ни-ком Фе-о-до-ром Ива-но-вым, впо-след-ствии при-няв-шим му-че-ни-че-скую кон-чи-ну.
Из ссыл-ки в Моск-ву отец Сер-гий вер-нул-ся 27 фев-ра-ля 1925 го-да и на сле-ду-ю-щий день, как быв-ший ссыль-ный, явил-ся в ОГПУ, чтобы узнать ре-ше-ние вла-стей от-но-си-тель-но сво-ей даль-ней-шей судь-бы. Сле-до-ва-тель, ко-то-рая ве-ла его де-ло, ска-за-ла, что свя-щен-ни-ку раз-ре-ша-ет-ся со-вер-шать цер-ков-ные служ-бы и го-во-рить за бо-го-слу-же-ни-я-ми про-по-ве-ди, но он не дол-жен за-ни-мать ни-ка-кой адми-ни-стра-тив-ной долж-но-сти в при-хо-де, и ему за-пре-ще-но при-ни-мать уча-стие в ка-кой-ли-бо де-ло-вой или адми-ни-стра-тив-ной при-ход-ской де-я-тель-но-сти.
Отец Сер-гий вер-нул-ся в Мар-фо-Ма-ри-ин-скую оби-тель. По-се-лил-ся он в преж-ней квар-ти-ре, рас-по-ла-гав-шей-ся в од-ном из оби-тель-ских до-мов на вто-ром эта-же. Дверь с лест-ни-цы от-кры-ва-лась в ма-лень-кую пе-ред-нюю, от-ку-да по-се-ти-тель по-па-дал в боль-шую пе-ред-нюю, из нее дверь на-пра-во ве-ла в ком-на-ту, где обыч-но ожи-да-ли при-шед-шие к ба-тюш-ке по-се-ти-те-ли. Пря-мо из пе-ред-ней шла дверь в ка-бинет от-ца Сер-гия. В нем меж-ду ок-на-ми сто-ял боль-шой пись-мен-ный стол; сле-ва всю сте-ну за-ни-ма-ли ико-ны, спра-ва сто-я-ла фис-гар-мо-ния - на ней отец Сер-гий иг-рал цер-ков-ные на-пе-вы, ир-мо-сы и под ак-ком-па-не-мент фис-гар-мо-нии пел. В оби-те-ли был сад, и ба-тюш-ка во все вре-мя жиз-ни здесь каж-дый ве-чер, ко-гда во дво-ре бы-ло пу-сто, гу-лял по са-ду и мо-лил-ся.
Недол-го при-шлось от-цу Сер-гию про-слу-жить в Мар-фо-Ма-ри-ин-ской оби-те-ли. В 1925 го-ду вла-сти при-ня-ли ре-ше-ние ее за-крыть, а на-сель-ниц со-слать. Часть зда-ния бы-ла ото-бра-на под по-ли-кли-ни-ку и ее ра-бот-ни-ки, воз-на-ме-рив-шись отобрать оби-тель-скую квар-ти-ру у от-ца Сер-гия, ста-ли пи-сать в ОГПУ, что свя-щен-ник, мол, за-ни-ма-ет-ся ан-ти-со-вет-ской аги-та-ци-ей сре-ди се-стер оби-те-ли, го-во-ря, что со-вет-ская власть пре-сле-ду-ет ре-ли-гию и ду-хо-вен-ство. На ос-но-ва-нии это-го до-но-са 29 ап-ре-ля 1925 го-да отец Сер-гий был аре-сто-ван и за-клю-чен в Бу-тыр-скую тюрь-му. В те-че-ние неко-то-ро-го вре-ме-ни он не знал о при-чи-нах сво-е-го аре-ста. Толь-ко 11 мая со-сто-ял-ся пер-вый до-прос, из ко-то-ро-го он уяс-нил, в чем его об-ви-ня-ют.
- Ска-жи-те, граж-да-нин Среб-рян-ский, - об-ра-ти-лась сле-до-ва-тель к свя-щен-ни-ку, - ко-му из се-стер Мар-фо-Ма-ри-ин-ской оби-те-ли вы го-во-ри-ли, что со-вет-ская власть пре-сле-ду-ет ре-ли-гию и цер-ков-ни-ков?
- Злост-но ни-ко-гда об этом не го-во-рил, - от-ве-тил он, - но мог ска-зать, что мно-гие цер-ков-ни-ки вы-сла-ны по по-до-зре-нию в по-ли-ти-че-ской небла-го-на-деж-но-сти, ка-ко-вая у неко-то-рых и мог-ла быть, но я на-де-юсь, что вер-нет-ся до-ве-рие со-вет-ской вла-сти к нам.
Ма-туш-ка Ели-за-ве-та, узнав, в чем об-ви-ня-ют от-ца Сер-гия, при-ня-лась хло-по-тать о его осво-бож-де-нии. Она на-пи-са-ла за-яв-ле-ние и по-да-ла Вла-ди-ми-ру Черт-ко-ву, воз-глав-ляв-ше-му учре-жде-ние под на-зва-ни-ем «Осве-дом-ле-ние и экс-пер-ти-за по де-лам ре-ли-ги-оз-ных те-че-ний». Черт-ков под-дер-жал прось-бу и, со-про-во-див за-яв-ле-ние сво-и-ми по-яс-не-ни-я-ми, на-пра-вил его 25 июня 1925 го-да Пет-ру Сми-до-ви-чу, ко-то-рый в тот же день пе-ре-пра-вил все до-ку-мен-ты Туч-ко-ву. 30 июня де-ло бы-ло рас-смот-ре-но и при-ня-то ре-ше-ние осво-бо-дить свя-щен-ни-ка. 2 июля Кол-ле-гия ОГПУ пре-кра-ти-ла де-ло, и отец Сер-гий был осво-бож-ден.
За то вре-мя, по-ка отец Сер-гий был в за-клю-че-нии, Мар-фо-Ма-ри-ин-ская оби-тель бы-ла за-кры-та, а сест-ры аре-сто-ва-ны. Неко-то-рые из них бы-ли вы-сла-ны от-но-си-тель-но неда-ле-ко - в Твер-скую об-ласть, но боль-шин-ство со-сла-но в Ка-зах-стан и Сред-нюю Азию.
Ар-хи-манд-рит Сер-гий и мо-на-хи-ня Ели-за-ве-та вы-еха-ли на ро-ди-ну Ели-за-ве-ты в се-ло Вла-дыч-ня Твер-ской об-ла-сти и по-се-ли-лись в бре-вен-ча-том, по-кры-том дран-кой ро-ди-тель-ском до-ме. Пер-вое вре-мя отец Сер-гий не слу-жил, но ча-сто хо-дил мо-лить-ся в По-кров-ский храм, в ко-то-ром стал слу-жить с 1927 го-да.
Сра-зу же по при-ез-де, а еще бо-лее по-сле то-го, как отец Сер-гий стал слу-жить во Вла-дычне, его ста-ли по-се-щать ду-хов-ные де-ти. Сре-ди знав-ших его он был из-ве-стен как мо-лит-вен-ник и че-ло-век свя-той жиз-ни. Лю-ди об-ра-ща-лись к нему за по-мо-щью, и неко-то-рые по сво-ей ве-ре и мо-лит-вам пра-вед-ни-ка по-лу-ча-ли про-си-мое. Несмот-ря на пе-ре-жи-тые узы и тя-же-лое вре-мя го-не-ний, отец Сер-гий про-дол-жал под-ви-зать-ся как ду-хов-ник и про-по-вед-ник. Он ис-поль-зо-вал от-пу-щен-ное ему вре-мя для на-став-ле-ния в ве-ре, под-держ-ки и про-све-ще-ния ближ-них. Ду-хов-ные де-ти при-во-зи-ли ему про-дук-ты и одеж-ду, боль-шую их часть он раз-да-вал нуж-да-ю-щим-ся.
Од-на-ко в се-ле бы-ли лю-ди, ко-то-рые нена-ви-де-ли Цер-ковь и ра-ди за-бве-ния сво-их гре-хов хо-те-ли за-быть о Бо-ге, - они-то и от-но-си-лись враж-деб-но к ар-хи-манд-ри-ту Сер-гию за его от-кры-тую про-по-вед-ни-че-скую де-я-тель-ность. Жизнь, ко-то-рую он про-во-дил, об-ли-ча-ла их со-весть, и, воз-на-ме-рив-шись из-гнать его из се-ла, они об-ра-ти-лись за по-мо-щью к вла-сти.

30 и 31 ян-ва-ря 1931 го-да со-труд-ни-ки ОГПУ до-про-си-ли этих лю-дей, и те по-ка-за-ли об ар-хи-манд-ри-те Сер-гии: «По сво-е-му об-ще-ствен-но-му, уме-ло-му под-хо-ду к на-ро-ду с ре-ли-ги-оз-ной сто-ро-ны за-слу-жи-ва-ет осо-бо-го вни-ма-ния. Дей-ству-ет ис-клю-чи-тель-но ре-ли-ги-оз-ным дур-ма-ном. Опи-ра-ет-ся на тем-но-ту, вы-го-ня-ет бе-сов из че-ло-ве-ка...
Осо-бен-но спо-со-бен на про-по-ве-ди… В сво-их вы-ступ-ле-ни-ях с ам-во-на при-зы-ва-ет на еди-не-ние и под-держ-ку Церк-ви...
Ре-зуль-та-ты та-ких про-по-ве-дей име-ют-ся на-ли-цо... де-рев-ня Гнезд-цы ка-те-го-ри-че-ски от-ка-за-лась от вступ-ле-ния в кол-хоз... Свя-щен-ник Среб-рян-ский яв-ля-ет-ся по-ли-ти-че-ски вред-ным эле-мен-том, ко-то-рый дол-жен быть сроч-но изъ-ят...
Ос-нов-ной ме-тод ра-бо-ты: на-прав-ля-ет на чув-ства ре-пли-ка-ми, по-сред-ством все-воз-мож-ных неле-пых слу-хов... ко-то-рые из-ла-га-ет в сво-их про-по-ве-дях. Был слу-чай, ко-гда од-но-го ра-бо-че-го на стан-ции Крюч-ко-во за-ре-за-ло по-ез-дом. Этим вос-поль-зо-вал-ся Среб-рян-ский, го-во-ря, что тот не ве-ро-вал в Бо-га и го-во-рил, что пусть ме-ня на-ка-жет Бог, ес-ли Он есть, и за это его на-ка-за-ло... Ис-поль-зу-ет ста-тьи из га-зет в сво-их про-по-ве-дях, го-во-ря, что... за-гра-нич-ные сту-ден-ты, ко-то-рые не ве-ро-ва-ли в Бо-га и бы-ли без-бож-ни-ка-ми, ста-ли стре-лять-ся и кон-чать са-мо-убий-ством...»
На ос-но-ва-нии этих по-ка-за-ний отец Сер-гий был через несколь-ко дней аре-сто-ван, но «ма-те-ри-а-лов» для со-зда-ния «де-ла» недо-ста-ва-ло, и 14 фев-ра-ля сле-до-ва-те-ли до-пол-ни-тель-но до-про-си-ли жи-те-лей се-ла Вла-дыч-ня, остав-ляя в де-ле по-ка-за-ния лишь тех сви-де-те-лей, ко-то-рые под-твер-жда-ли об-ви-не-ние. И через приз-му этих ис-ка-жен-ных сви-де-тельств все же вид-но, что отец Сер-гий был для на-ро-да под-лин-ным пас-ты-рем, по мо-лит-вам ко-то-ро-го Гос-подь тво-рил чу-де-са.
«Свя-щен-ни-ка Среб-рян-ско-го знаю по-столь-ку, по-сколь-ку со всей окру-ги к нему съез-жа-ют-ся кре-стьяне для по-лу-че-ния ис-це-ле-ния от неду-гов...
Среб-рян-ский в окру-ге слыл за свя-то-го че-ло-ве-ка, ис-це-ли-те-ля, на-род при-ез-жал к нему на квар-ти-ру...» - утвер-жда-ли сви-де-те-ли.
Был до-про-шен свя-щен-ник Иоанн Хре-нов, слу-жив-ший в По-кров-ском хра-ме во Вла-дычне. От-ве-чая на во-про-сы сле-до-ва-те-ля, он ска-зал: «Свя-щен-ни-ка Среб-рян-ско-го я знаю с мо-мен-та при-ез-да его в се-ло Вла-дыч-ня... на-род его по-се-щал... ино-гда я с ним бе-се-до-вал... он мне рас-ска-зы-вал про чу-до, со-вер-шив-ше-е-ся при вскры-тии мо-щей Мит-ро-фа-на Во-ро-неж-ско-го: “Один ко-мис-сар при вскры-тии мо-щей взял ико-ну Мит-ро-фа-на, ка-ко-вую при-нес до-мой и бро-сил на пол, ска-зав квар-тир-ной хо-зяй-ке: “Вот ва-ше-го Бо-га бро-саю, и Он ме-ня не на-ка-зы-ва-ет”. И вдруг с ним сде-ла-лось пло-хо, за-бо-лел, стал про-сить, чтобы его от-ве-ли к мо-щам Мит-ро-фа-на, что и вы-пол-ни-ли, и там он вы-здо-ро-вел”.
На-до от-ме-тить, что он был очень хо-ро-ший про-по-вед-ник, но про-по-ве-ди ка-са-лись ис-клю-чи-тель-но ре-ли-ги-оз-ных во-про-сов».
10 мар-та 1931 го-да со-труд-ни-ки ОГПУ до-про-си-ли ар-хи-манд-ри-та Сер-гия. Рас-ска-зав о сво-ей служ-бе в ка-че-стве пол-ко-во-го свя-щен-ни-ка, отец Сер-гий ска-зал: «С 1904-го по 1906 год был на те-ат-ре во-ен-ных дей-ствий в Мань-чжу-рии, на-гра-ды - ску-фья и ка-ми-лав-ка. За вой-ну мною по-лу-че-ны во-ен-ные на-гра-ды: Ан-на 3-й сте-пе-ни, Ан-на 2-й сте-пе-ни, Вла-ди-мир 4-й сте-пе-ни - и по окон-ча-нии рус-ско-япон-ской вой-ны мною по-лу-чен на-перс-ный крест на Ге-ор-ги-ев-ской лен-те.
С 1909-го по 1918 год слу-жил в Москве на-сто-я-те-лем церк-вей и ду-хов-ни-ком Мар-фо-Ма-ри-ин-ской оби-те-ли ми-ло-сер-дия; с 1910 го-да по 1918 год на-сто-я-тель-ни-цей бы-ла Ели-за-ве-та Фе-до-ров-на Ро-ма-но-ва, про-ект со-зда-ния этой оби-те-ли был мой... В 1905 го-ду был из-дан мой днев-ник о рус-ско-япон-ской кам-па-нии, в ка-ко-вом опи-са-ны дни пре-бы-ва-ния на фрон-те, а так-же вы-держ-ки из мо-их про-по-ве-дей. К ре-во-лю-ци-о-не-рам я от-но-сил-ся как к кра-моль-ни-кам, на-ру-шав-шим спо-кой-ствие в стране... В про-по-ве-дях я от-ме-чал, что их, кра-моль-ни-ков, на-до вы-да-вать в ру-ки пра-во-су-дия; убий-ство Сер-гея Алек-сан-дро-ви-ча Ка-ля-е-вым на ме-ня в то вре-мя про-из-ве-ло силь-ное впе-чат-ле-ние, я счи-тал, что он сде-лал пре-ступ-ный шаг про-тив Оте-че-ства. Со-бы-тия в Москве и дру-гих го-ро-дах в 1905 го-ду я счи-тал пре-ступ-ны-ми, как иду-щие про-тив ца-ря, Оте-че-ства и Церк-ви… О мо-ей де-я-тель-но-сти пол-но-стью опи-са-но в мо-ей кни-ге. Во-об-ще, до ре-во-лю-ции 1917 го-да я ве-ро-вал в мо-нар-хию как ор-ган управ-ле-ния, но по рас-ска-зам Ели-за-ве-ты Фе-до-ров-ны о жиз-ни дво-ра быв-ше-го цар-ство-вав-ше-го до-ма я был разо-ча-ро-ван в люд-ском со-ста-ве мо-нар-хи-че-ско-го ап-па-ра-та…
Про-жи-вая по-след-нее вре-мя во Вла-дычне, я аги-та-цию про-тив со-вет-ской вла-сти не вел; ино-гда в бе-се-дах с Хре-но-вым го-во-ри-ли, что тя-же-ло ста-ло жить, со-зда-ние кол-хо-зов тео-ре-ти-че-ски хо-ро-шо, но на-ро-ду труд-но осо-знать, как пой-дет это прак-ти-че-ски, но ес-ли удаст-ся - то это боль-шой сдвиг; в про-по-ве-дях я го-во-рил об урав-не-нии бед-ных и бо-га-тых на на-ча-лах хри-сти-ан-ской Церк-ви. Боль-ше мною ни-че-го не го-во-ри-лось. На-род ме-ня на до-му по-се-щал, но я ста-рал-ся из-ба-вить-ся от этих по-се-ще-ний, так как чув-ство-вал се-бя пло-хо, а так-же не хо-тел рас-про-стра-не-ния ка-ких-ли-бо слу-хов. Од-на жен-щи-на при-хо-ди-ла ко мне и спра-ши-ва-ла: “Ид-ти ли в кол-хоз?” Я ей ска-зал: “В кол-хоз ид-ти на-до”. Она ска-за-ла: “А го-во-рят, что в Бо-га ве-ро-вать нель-зя”. Я ей ска-зал: “Кто же вы-рвет из ду-ши ве-ро-ва-ние в Бо-га?”... Ви-нов-ным се-бя в предъ-яв-лен-ном мне об-ви-не-нии не при-знаю...»
На этом след-ствие бы-ло за-кон-че-но, и 23 мар-та со-став-ле-но об-ви-ни-тель-ное за-клю-че-ние: «Об-ви-ня-е-мый Среб-рян-ский, бу-дучи слу-жи-те-лем куль-та, с до-ре-во-лю-ци-он-но-го вре-ме-ни по 1930 год име-ет непре-рыв-ную цепь ак-тив-ной борь-бы про-тив ре-во-лю-ци-он-но-го дви-же-ния... - пи-сал сле-до-ва-тель. - Вы-пу-щен-ная кни-га “Днев-ник свя-щен-ни-ка 51-го дра-гун-ско-го Чер-ни-гов-ско-го Ее Им-пе-ра-тор-ско-го Вы-со-че-ства Ве-ли-кой Кня-ги-ни Ели-са-ве-ты Фе-до-ров-ны пол-ка Мит-ро-фа-на Ва-си-лье-ви-ча Среб-рян-ско-го...” яр-ко ри-су-ет жизнь и де-я-тель-ность об-ви-ня-е-мо-го как мо-нар-хи-ста и его борь-бу с ре-во-лю-ци-он-ным дви-же-ни-ем в 1905 го-ду. Ос-нов-ную мысль, вло-жен-ную в кни-гу, мож-но оха-рак-те-ри-зо-вать сло-ва-ми об-ви-ня-е-мо-го: “креп-кая ве-ра в свя-тые прин-ци-пы - ве-ра, царь и свя-тая ро-ди-на”.
Учи-ты-вая, что вол-на ре-во-лю-ци-он-но-го дви-же-ния за-хва-ты-ва-ет мас-сы, Среб-рян-ский при-зы-вал к бес-по-щад-ной борь-бе с ре-во-лю-ци-о-не-ра-ми: “Не бу-дем не толь-ко слу-шать-ся кра-моль-ни-ков, но, на-обо-рот, по-ста-ра-ем-ся об-ра-зу-мить их, об-ли-чить, при-влечь к по-слу-ша-нию Бо-гу и ца-рю, а ес-ли не по-же-ла-ют, то без укры-ва-тель-ства и по-слаб-ле-ния от-дать их в ру-ки пра-во-су-дия”.
Убий-ство кня-зя Сер-гея Алек-сан-дро-ви-ча ре-во-лю-ци-о-не-ром Ка-ля-е-вым вы-зва-ло бу-рю него-до-ва-ния со сто-ро-ны об-ви-ня-е-мо-го: “Гнус-ное убий-ство ве-ли-ко-го кня-зя Сер-гея Алек-сан-дро-ви-ча страш-но по-ра-зи-ло ме-ня. Зло-деи, вы кри-чи-те о сво-бо-де, а са-ми дей-ству-е-те на-си-ли-ем, - Цар-ство Небес-ное му-че-ни-ку за прав-ду”.
Ре-во-лю-ция в сто-ли-це вы-зва-ла так-же на-пад-ки со сто-ро-ны об-ви-ня-е-мо-го: “На-шлось так мно-го из-мен-ни-ков, фаль-ши-вых рус-ских, устра-и-ва-ю-щих стач-ки, тре-бу-ю-щих по-зор-но-го ми-ра...”
Ок-тябрь-ская ре-во-лю-ция в Среб-рян-ском не про-из-ве-ла сдви-гов - в 1922 го-ду он уси-лен-но под-дер-жи-ва-ет контр-ре-во-лю-ци-он-ное воз-зва-ние Пат-ри-ар-ха Ти-хо-на об укры-тии цер-ков-ных цен-но-стей, за что был при-суж-ден Кол-ле-ги-ей ОГПУ к вы-сыл-ке. Эта ме-ра воз-дей-ствия так-же не про-из-ве-ла пе-ре-во-ро-та - при-е-хав в рай-он сплош-ной кол-лек-ти-ви-за-ции, Среб-рян-ский в це-лях под-ня-тия ав-то-ри-те-та стал вы-да-вать се-бя за “свя-то-го че-ло-ве-ка”...
Об-ви-ня-ет-ся в том, что, яв-ля-ясь сто-рон-ни-ком мо-нар-хи-че-ско-го по-ряд-ка управ-ле-ния, си-сте-ма-ти-че-ски вел ан-ти-со-вет-скую аги-та-цию с це-лью сры-ва про-во-ди-мых ме-ро-при-я-тий со-вет-ской вла-сти в де-ревне, ис-поль-зуя ре-ли-ги-оз-ные пред-рас-суд-ки масс...»
7 ап-ре-ля 1931 го-да трой-ка ОГПУ при-го-во-ри-ла от-ца Сер-гия к пя-ти го-дам ссыл-ки в Се-вер-ный край. Свя-щен-ни-ку бы-ло то-гда шесть-де-сят лет, и по-сле несколь-ких тю-рем-ных за-клю-че-ний, ссыл-ки, эта-пов здо-ро-вье его бы-ло силь-но по-до-рва-но, он ис-пы-ты-вал по-сто-ян-ное недо-мо-га-ние. А вре-мя бы-ло са-мое тя-же-лое для ссыль-ных. Про-шла кол-лек-ти-ви-за-ция. Кре-стьян-ские хо-зяй-ства бы-ли ра-зо-ре-ны. Хлеб про-да-вал-ся толь-ко по кар-точ-кам и в са-мом огра-ни-чен-ном ко-ли-че-стве, а по-сыл-ки до-хо-ди-ли лишь в пе-ри-од су-до-ход-ства, ко-то-рое пре-кра-ща-лось на всю зи-му и на вре-мя, по-ка сплав-лял-ся лес.
Ар-хи-манд-ри-та Сер-гия по-се-ли-ли в од-ной из де-ре-вень на ре-ке Пи-не-ге. Здесь жи-ло то-гда мно-го со-слан-но-го ду-хо-вен-ства. Сю-да к нему при-е-ха-ли мо-на-хи-ня Ели-за-ве-та и Ма-рия Пет-ров-на За-мо-ри-на, знав-шая от-ца Сер-гия еще в пе-ри-од его слу-же-ния в Ор-ле; впо-след-ствии она при-ня-ла мо-на-ше-ство с име-нем Ми-ли-ца. Ссыль-ные свя-щен-ни-ки ра-бо-та-ли на ле-со-раз-ра-бот-ках и спла-ве ле-са. Ар-хи-манд-рит Сер-гий ра-бо-тал на ле-дян-ке - вел по ле-дя-ной ко-лее ло-шадь, та-щив-шую брев-на. Эта ра-бо-та хо-тя и бы-ла лег-че пил-ки и руб-ки в ле-су, но тре-бо-ва-ла боль-шой лов-ко-сти и спо-ро-сти. Отец Сер-гий, мо-на-хи-ня Ели-за-ве-та и Ма-рия Пет-ров-на жи-ли в до-ми-ке как ма-лень-кая мо-на-стыр-ская об-щи-на. Отец Сер-гий, бла-го-да-ря сво-ей по-движ-ни-че-ской жиз-ни, по-сто-ян-ной мо-лит-вен-ной на-стро-ен-но-сти, ду-хов-ным со-ве-там и уме-нию уте-шать страж-ду-щих в тя-же-лых для них об-сто-я-тель-ствах, вско-ре стал из-ве-стен как глу-бо-ко ду-хов-ный ста-рец, ко-то-ро-му мно-гие ста-ли по-ве-рять свои бе-ды, в мо-лит-вен-ное пред-ста-тель-ство ко-то-ро-го ве-ри-ли.
Ве-ли-че-ствен-ная и су-ро-вая при-ро-да Се-ве-ра про-из-ве-ла боль-шое впе-чат-ле-ние на ис-по-вед-ни-ка. «Огром-ные ели, за-ку-тан-ные снеж-ны-ми оде-я-ла-ми и за-сы-пан-ные гу-стым ине-ем, сто-ят как за-ча-ро-ван-ные, - вспо-ми-нал он, - та-кая кра-со-та - глаз не ото-рвешь, и кру-гом необык-но-вен-ная ти-ши-на... чув-ству-ет-ся при-сут-ствие Гос-по-да Твор-ца, и хо-чет-ся без кон-ца мо-лить-ся Ему и бла-го-да-рить Его за все да-ры, за все, что Он нам по-сы-ла-ет в жиз-ни, мо-лить-ся без кон-ца...»
Несмот-ря на бо-лез-ни и пре-клон-ный воз-раст, ста-рец с по-мо-щью Бо-жи-ей вы-пол-нял нор-му, от-ме-рен-ную ему на-чаль-ством. Ко-гда при-хо-ди-лось кор-че-вать пни, он де-лал это один и в ко-рот-кое вре-мя. Ино-гда он да-же спе-ци-аль-но за-ме-чал по ча-сам, за ка-кое вре-мя ему удаст-ся вы-кор-че-вать пень, над ка-ким, бы-ва-ло, тру-ди-лись несколь-ко че-ло-век ссыль-ных.
С мест-ным на-чаль-ством у от-ца Сер-гия сло-жи-лись вполне бла-го-при-ят-ные от-но-ше-ния, все лю-би-ли по-движ-ни-ка и неуто-ми-мо-го тру-же-ни-ка, со сми-ре-ни-ем вос-при-ни-мав-ше-го свою участь ссыль-но-го. Де-ре-вен-ским де-тям он вы-ре-зал и скле-ил, а за-тем и рас-кра-сил ма-кет па-ро-во-за с пас-са-жир-ски-ми и то-вар-ны-ми ва-го-на-ми, ко-то-рых они не ви-де-ли ни ра-зу в жиз-ни по даль-но-сти тех мест от же-лез-ных до-рог.
В 1933 го-ду отец Сер-гий был осво-бож-ден и вер-нул-ся в Моск-ву, где про-был все-го один день - про-стил-ся с за-кры-той и ра-зо-рен-ной оби-те-лью и от-пра-вил-ся с мо-на-хи-ней Ели-за-ве-той и Ма-ри-ей Пет-ров-ной во Вла-дыч-ню.
На этот раз они по-се-ли-лись в до-ме, куп-лен-ном ду-хов-ны-ми детьми от-ца Сер-гия. Это бы-ла неболь-шая из-ба с рус-ской пе-чью, кир-пич-ной ле-жан-кой и про-стор-ным дво-ром. Здесь про-шли по-след-ние го-ды жиз-ни стар-ца. По-кров-ский храм во Вла-дычне был за-крыт, и отец Сер-гий хо-дил мо-лить-ся в со-сед-нее се-ло в Ильин-ский храм. Впо-след-ствии вла-сти ста-ли вы-ка-зы-вать неудо-воль-ствие по по-во-ду его по-яв-ле-ния в хра-ме, и он был вы-нуж-ден мо-лить-ся до-ма. По-след-ний пе-ри-од жиз-ни от-ца Сер-гия стал вре-ме-нем стар-че-ско-го окорм-ле-ния ду-хов-ных де-тей и об-ра-щав-ших-ся к нему страж-ду-щих пра-во-слав-ных лю-дей, что бы-ло осо-бен-но на-сущ-но в то вре-мя, ко-гда боль-шин-ство хра-мов бы-ло за-кры-то, а свя-щен-ни-ки аре-сто-ва-ны.
Во вре-мя Ве-ли-кой Оте-че-ствен-ной вой-ны, ко-гда нем-цы за-хва-ти-ли Тверь, во Вла-дычне рас-по-ло-жи-лась рус-ская во-ин-ская часть и пред-по-ла-га-лось, что здесь бу-дет тя-же-лый бой с нем-ца-ми. Офи-це-ры пред-ла-га-ли жи-те-лям отой-ти даль-ше от пе-ре-до-вых по-зи-ций, кое-кто ушел, а отец Сер-гий и мо-на-хи-ни Ели-за-ве-та и Ми-ли-ца оста-лись. По-чти каж-дый день над рас-по-ло-же-ни-ем во-ин-ской ча-сти ле-та-ли немец-кие са-мо-ле-ты, но ни ра-зу ни од-на бом-ба не упа-ла ни на храм, ни на се-ло. Это от-ме-ти-ли и во-ен-ные, у ко-то-рых воз-ник-ло ощу-ще-ние, что се-ло на-хо-дит-ся под чьей-то су-гу-бой мо-лит-вен-ной за-щи-той. Од-на-жды отец Сер-гий по-шел на дру-гой ко-нец се-ла со Свя-ты-ми Да-ра-ми при-ча-стить тя-же-ло-боль-но-го. Ид-ти нуж-но бы-ло ми-мо ча-со-вых. Один из них оста-но-вил его и, по-ра-жен-ный ви-дом убе-лен-но-го се-ди-на-ми стар-ца, бес-страш-но шед-ше-го через се-ло, непро-из-воль-но вы-ска-зал ту мысль, ко-то-рая вла-де-ла ума-ми мно-гих: «Ста-рик, тут кто-то мо-лит-ся».
Неожи-дан-но во-ин-ская часть бы-ла сня-та с этой по-зи-ции, так как бои раз-вер-ну-лись на дру-гом на-прав-ле-нии, непо-да-ле-ку от се-ла Мед-но-го. Мест-ные жи-те-ли, оче-вид-цы со-бы-тий, при-пи-сы-ва-ют чу-дес-ное из-бав-ле-ние се-ла от смер-тель-ной опас-но-сти мо-лит-вам ар-хи-манд-ри-та Сер-гия.
За ис-по-вед-ни-че-ский по-двиг, за пра-вед-ную жизнь и глу-бо-кое сми-ре-ние Гос-подь на-де-лил от-ца Сер-гия да-ра-ми про-зор-ли-во-сти и ис-це-ле-ния. Со сми-ре-ни-ем отец Сер-гий рас-ска-зы-вал как-то На-та-лье Со-ко-ло-вой, что лю-ди счи-та-ют его про-зор-ли-вым, а «это дей-ству-ет бла-го-дать свя-щен-ства, - го-во-рил он. - Вот при-шел ко мне этим ле-том мо-ло-день-кий пас-ту-шок. Пла-чет, уби-ва-ет-ся. Три ко-ро-вы у него из ста-да про-па-ли.
- Ме-ня, - го-во-рит, - за-су-дят, а у ме-ня се-мья на ру-ках.
- А ты где ис-кал их? - спра-ши-ваю.
- Да двое су-ток и я, и род-ные, и то-ва-ри-щи всю мест-ность кру-гом обо-шли - нет трех ко-ров! По-гиб я те-перь!
Мы по-шли с ним к раз-ва-ли-нам раз-ру-шен-ной церк-ви, ко-то-рые мет-рах в двух-стах от из-буш-ки мо-ей. Там гор-ка раз-би-тых кир-пи-чей на ме-сте пре-сто-ла. А пе-ред Бо-гом ведь все рав-но это ме-сто свя-тое - там, где ал-тарь был. Там та-ин-ство свер-ша-лось, там бла-го-дать схо-ди-ла. Вот мы с пас-ту-хом по-мо-ли-лись там Спа-си-те-лю, по-про-си-ли Его по-мочь нам най-ти ко-ро-ву-шек. Я ска-зал пас-ту-ху:
- Иди те-перь с ве-рой на та-кой-то холм, са-дись и иг-рай в свою сви-рель, они на звук к те-бе са-ми при-дут.
- Ох, ба-тюш-ка, да мы там с бра-тья-ми все ку-сти-ки уж об-ла-зи-ли!
Ну, и на са-мом де-ле. Си-дел пас-тух и иг-рал на сво-ей ду-доч-ке, а к нему в те-че-ние по-лу-ча-са все три ко-ро-вы при-шли. “Смот-рю, - го-во-рит, - ры-жая из ку-стов вы-хо-дит, за ней вско-ре и бе-лян-ка... Немно-го по-го-дя и тре-тья по-ка-за-лась! Как из зем-ли вы-рос-ли!”»
В де-ревне Губ-ка Твер-ской об-ла-сти, как сви-де-тель-ству-ет уро-жен-ка этих мест Та-ма-ра Ива-нов-на Круг, у од-ной де-вуш-ки за-бо-ле-ла но-га, и бо-лезнь при-ня-ла на-столь-ко тя-же-лый ха-рак-тер, что вра-чи по-со-ве-то-ва-ли ей ехать в Тверь в об-ласт-ную боль-ни-цу и де-лать опе-ра-цию. Преж-де чем ехать в боль-ни-цу, де-вуш-ка с ма-те-рью при-шли к от-цу Сер-гию. Он по-мо-лил-ся об ис-це-ле-нии боль-ной и ска-зал:
- В боль-ни-цу по-ез-жай-те, но вы вско-ре вер-не-тесь.
Пе-ред вы-ез-дом в Тверь они со-об-щи-ли близ-ким, что бо-лезнь при-ня-ла та-кой ха-рак-тер, что тре-бу-ет-ся встре-тить боль-ную на вок-за-ле, а ина-че она не дой-дет. Дочь с ма-те-рью се-ли в по-езд в Ли-хо-слав-ле и от-пра-ви-лись в Тверь. И в по-ез-де про-изо-шло пол-ное ис-це-ле-ние боль-ной, так что, ко-гда они при-е-ха-ли в Тверь, де-вуш-ка вы-шла на пер-рон со-вер-шен-но здо-ро-вой.

В по-след-ние го-ды жиз-ни ар-хи-манд-ри-та Сер-гия, на-чи-ная с 1945 го-да, его ду-хов-ни-ком стал про-то-и-е-рей Квин-ти-ли-ан Вер-шин-ский, слу-жив-ший в Тве-ри и ча-сто при-ез-жав-ший к стар-цу. Отец Квин-ти-ли-ан сам несколь-ко лет про-был в за-клю-че-нии и хо-ро-шо знал, что это та-кое - нести тя-го-ты и го-речь го-не-ний.
Впо-след-ствии он вспо-ми-нал об от-це Сер-гии: «Вся-кий раз, ко-гда я бе-се-до-вал с ним, слу-шал его про-ник-но-вен-ное сло-во, пе-ре-до мной из глу-би-ны ве-ков вста-вал об-раз по-движ-ни-ка-пу-стын-но-жи-те-ля... Он весь был объ-ят бо-же-ствен-ным же-ла-ни-ем... Это чув-ство-ва-лось во всем, осо-бен-но - ко-гда он го-во-рил. Го-во-рил он о мо-лит-ве, о трез-ве-нии - из-люб-лен-ные его те-мы. Го-во-рил он про-сто, на-зи-да-тель-но и убе-ди-тель-но. Ко-гда он под-хо-дил к сущ-но-сти те-мы, ко-гда мысль его как бы ка-са-лась пре-дель-ных вы-сот хри-сти-ан-ско-го ду-ха, он при-хо-дил в ка-кое-то вос-тор-жен-но-со-зер-ца-тель-ное со-сто-я-ние и, ви-ди-мо под вли-я-ни-ем охва-тив-ше-го его вол-не-ния, по-мыс-лы его об-ле-ка-лись в фор-му глу-бо-ко-ду-шев-но-го ли-ри-че-ско-го из-ли-я-ния.
“Зво-нят ко все-нощ-ной, - го-во-рил он, - к мо-лит-ве сла-дост-ной, вхо-жу в храм... По-лу-мрак, мер-ца-ют лам-па-ды, чув-ству-ет-ся за-пах ла-да-на, ве-я-ние че-го-то незем-но-го, веч-но-го, чи-сто-го и сла-дост-но-го, все за-мер-ло... Чув-ству-ет-ся при-сут-ствие ве-ли-кой твор-че-ской си-лы, все-мо-гу-щей, пре-муд-рой, бла-гой, ко-то-рая вот-вот сей-час вспыхнет и начнет тво-рить... Тре-пет-но жду... Ко-гда же окон-чит-ся это та-ин-ствен-ное без-мол-вие и раз-даст-ся мо-гу-чий Бо-жий го-лос: “Да бу-дет все-лен-ная и жизнь в ней!” Вдруг слы-шу: “Во-ста-ни-те! Гос-по-ди, бла-го-сло-ви!” - “Сла-ва Свя-тей...” Непо-сред-ствен-но за сим по-ет-ся пса-лом “Бла-го-сло-ви, ду-ше моя, Гос-по-да”, ко-то-рым псал-мо-пе-вец Да-вид изо-бра-жа-ет тво-ре-ние ми-ра... Что ска-жу я, ни-чтож-ный, о чув-ствах, на-пол-няв-ших мою ду-шу в это вре-мя? Не сты-жусь со-знать-ся, что по-чти все-гда я в это вре-мя пла-кал сле-за-ми уми-ле-ния, вос-тор-га ду-хов-но-го от вос-по-ми-на-ния и пе-ре-жи-ва-ния див-ной, твор-че-ской, жи-во-тво-ря-щей де-я-тель-но-сти Свя-той Тро-и-цы, так чуд-но изо-бра-жав-шей-ся этим об-ря-дом - об-хож-де-ни-ем хра-ма с каж-де-ни-ем. Так яс-но со-зна-ва-ла ду-ша моя необ-хо-ди-мость этой де-я-тель-но-сти Бо-жи-ей для лю-дей, и я мо-лил-ся, ка-ял-ся в гре-хах, бла-го-да-рил Гос-по-да за все, за все в жиз-ни ми-ра, лич-но мо-ей, про-сил, умо-лял не остав-лять нас оди-но-ки-ми... Мне бы-ло ра-дост-но невы-ра-зи-мо на ду-ше, ко-гда я ви-дел, ощу-щал, пе-ре-жи-вал это еди-не-ние Бо-га и че-ло-ве-ка, Бо-га и все-го ми-ра с его жи-вот-ны-ми, пти-ца-ми, ры-ба-ми, рас-те-ни-я-ми, цве-та-ми. Мне ка-за-лось, что я из-ли-юсь сле-за-ми ра-до-сти и вос-тор-га...”
Пе-ред мыс-лен-ны-ми со-зер-ца-тель-ны-ми взо-ра-ми стар-ца рас-кры-ва-ет-ся та-ин-ствен-ный ду-хов-ный мир с неис-чер-па-е-мы-ми кра-со-та-ми и уми-ле-ни-ем... Он в ми-ру вел жизнь пу-стын-ни-ка. Несо-мнен-но, эта спо-соб-ность со-зер-ца-ния сто-я-ла в свя-зи с его ду-шев-ной чи-сто-той. Его ан-гель-ская чи-сто-та и бес-стра-стие, ко-то-ры-ми бы-ла про-ник-ну-та по-след-няя, пред-смерт-ная ис-по-ведь, ко-то-рую я при-ни-мал от него, при-ве-ли ме-ня в ка-кой-то свя-щен-ный ужас. Я по-сле это-го по-нял ду-шев-ное со-сто-я-ние Пет-ра, ко-гда он вос-клик-нул: “Гос-по-ди, отой-ди от ме-ня, ибо я че-ло-век греш-ный”. В нем ме-ня все удив-ля-ло, все бы-ло необык-но-вен-но. Удив-ля-ло его незло-бие. Как-то раз он за-ме-тил мне: “Пло-хих лю-дей нет, есть лю-ди, за ко-то-рых осо-бен-но нуж-но мо-лить-ся”. В бе-се-дах его не бы-ло да-же и те-ни непри-яз-ни к лю-дям, хо-тя он и мно-го стра-дал от них. Не ме-нее по-ра-зи-тель-но бы-ло и сми-ре-ние его. Как-то раз он ска-зал мне: “Вы счаст-ли-вы, очень счаст-ли-вы, ибо сто-и-те у Пре-сто-ла Бо-жия, а я вот за свои гре-хи и недо-сто-ин-ство ли-шен этой ми-ло-сти Бо-жи-ей”. С людь-ми он был необык-но-вен-но кро-ток и лас-ков. В ду-ше со-бе-сед-ни-ка он быст-ро на-хо-дил боль-ное ме-сто и вра-че-вал. Несо-мнен-но, он имел дар уте-шать лю-дей. Это я ис-пы-тал на се-бе. Как-то раз я при-шел к нему с тя-же-лым чув-ством на ду-ше; лишь толь-ко пе-ре-сту-пил по-рог его убо-гой хи-жи-ны, он с тру-дом вста-ет со сво-е-го сту-ла, - но-ги его уже пло-хо дер-жа-ли, - сло-жив-ши кре-сто-об-раз-но ру-ки на гру-ди, устре-мив свой взор квер-ху, вме-сто обыч-но-го при-вет-ствия он го-во-рит мне: “Я стра-даю и мо-люсь за вас”; по-мол-чав немно-го, про-дол-жил: “Ес-ли бы вы толь-ко зна-ли, ка-кой вы счаст-ли-вый, ка-кая ми-лость Бо-жия по-чи-ва-ет над ва-ми”. На этом речь его обо-рва-лась. Я не по-смел ис-ку-шать его во-про-са-ми. Ко-гда я ухо-дил от него, мне ка-за-лось, что я всю тя-жесть ду-ши сво-ей оста-вил у его ног.
По-шел я от него ра-дост-ный, - хо-тя скор-би ме-ня дол-го не по-ки-да-ли, од-на-ко я пе-ре-но-сил их уже с уди-ви-тель-ным бла-го-ду-ши-ем. Несо-мнен-но, он имел дар по-сто-ян-ной мо-лит-вы. “Бы-ва-ло, при-дешь к нему, - го-во-ри-ла мне мест-ная обы-ва-тель-ни-ца, - а он, сер-деш-ный, сто-ит в пе-ред-нем уг-лу на ко-ле-ноч-ках, под-няв-ши ру-ки квер-ху, как мерт-вый; по-сто-ишь, бы-ва-ло, так и пой-дешь...”
На-сту-пи-ло прис-но-па-мят-ное ве-сен-нее утро, - вспо-ми-нал отец Квин-ти-ли-ан. - На во-сто-ке за-го-ра-лась за-ря, пред-ве-щав-шая вос-ход ве-сен-не-го солн-ца. Еще бы-ло тем-но, но око-ло хи-жи-ны, где жил ста-рец, тол-пи-лись лю-ди: несмот-ря на ве-сен-нюю рас-пу-ти-цу, они со-бра-лись сю-да, чтобы от-дать по-след-ний долг по-чив-ше-му стар-цу. Ко-гда я во-шел в са-мое по-ме-ще-ние, оно бы-ло за-би-то на-ро-дом, ко-то-рый всю ночь про-вел у гро-ба стар-ца. На-чал-ся от-пев. Это бы-ло сплош-ное ры-да-ние. Пла-ка-ли не толь-ко жен-щи-ны, но и муж-чи-ны...
С боль-шим тру-дом вы-нес-ли гроб через ма-лые узень-кие сен-цы на ули-цу. Гроб хо-те-ли по-ста-вить на дров-ни, нести на се-бе его на клад-би-ще бы-ло невоз-мож-но, ибо до-ро-га на клад-би-ще пред-став-ля-ла ме-ста-ми топ-кую грязь, ме-ста-ми бы-ла по-кры-та сплош-ной во-дой. Тем не ме-нее из тол-пы неожи-дан-но вы-де-ля-ют-ся лю-ди, под-ни-ма-ют гроб на пле-чи... по-тя-ну-лись сот-ни рук, чтобы хо-тя кос-нуть-ся края гро-ба, и пе-чаль-ная про-цес-сия с неумол-ка-е-мым пе-ни-ем “Свя-тый Бо-же” дви-ну-лась к ме-сту по-след-не-го упо-ко-е-ния. Ко-гда при-шли на клад-би-ще, гроб по-ста-ви-ли на зем-лю, тол-па хлы-ну-ла к гро-бу. Спе-ши-ли про-стить-ся. Про-щав-ши-е-ся це-ло-ва-ли ру-ки стар-цу, при этом неко-то-рые как бы за-ми-ра-ли, мно-гие вы-ни-ма-ли из кар-ма-на бе-лые плат-ки, по-ло-тен-ца, ма-лень-кие икон-ки, при-кла-ды-ва-ли к те-лу усоп-ше-го и сно-ва уби-ра-ли в кар-ман.
Ко-гда гроб опус-ка-ли на дно мо-ги-лы, мы пе-ли “Све-те Ти-хий”. Пес-ча-ный грунт зем-ли, от-та-яв-шие края мо-ги-лы гро-зи-ли об-ва-лом. Несмот-ря на пре-ду-пре-жде-ние, тол-па рва-ну-лась к мо-ги-ле, и гор-сти пес-ку по-сы-па-лись на гроб по-чив-ше-го. Ско-ро по-слы-ша-лись глу-хие уда-ры мерз-лой зем-ли о крыш-ку гро-ба.
Мы про-дол-жа-ли петь, но не мы од-ни. “Смот-ри-те! смот-ри-те!” - по-слы-шал-ся го-лос. - Это кри-чал че-ло-век с под-ня-той ру-кою квер-ху. Дей-стви-тель-но, на-шим взо-рам пред-ста-ви-лась уми-ли-тель-ная кар-ти-на. Спу-стив-ший-ся с небес-ной ла-зу-ри необы-чай-но низ-ко, над са-мой мо-ги-лой де-лал кру-ги жа-во-ро-нок и пел свою звон-кую пес-ню, - да, мы пе-ли не од-ни, нам как бы вто-ри-ло тво-ре-ние Бо-жие, хва-ля Бо-га, див-но-го в Сво-их из-бран-ни-ках.
Ско-ро на ме-сте упо-ко-е-ния стар-ца вы-рос над-мо-гиль-ный хол-мик. Во-дру-зи-ли боль-шой бе-лый крест с неуга-си-мой лам-па-дой и над-пи-сью: “Здесь по-ко-ит-ся те-ло свя-щен-но-ар-хи-манд-ри-та Сер-гия - про-то-и-е-рея Мит-ро-фа-на. Скон-чал-ся 23 мар-та* 1948 го-да. “По-дви-гом доб-рым под-ви-зах-ся, те-че-ние жиз-ни скон-чав”».
Еще при жиз-ни ба-тюш-ка го-во-рил сво-им ду-хов-ным де-тям: «Не плачь-те обо мне, ко-гда я умру. Вы при-де-те на мою мо-гил-ку и ска-же-те, что нуж-но, и я, ес-ли бу-ду иметь дерз-но-ве-ние у Гос-по-да, по-мо-гу вам».
По-сле кон-чи-ны ар-хи-манд-ри-та Сер-гия по-чи-та-ние его как по-движ-ни-ка и мо-лит-вен-ни-ка не толь-ко не умень-ши-лось, но со вре-ме-нем еще бо-лее воз-рос-ло. Мно-гие ве-ру-ю-щие при-хо-ди-ли на мо-ги-лу от-ца Сер-гия по-мо-лить-ся, по-лу-чить ду-хов-ное уте-ше-ние и за-ступ-ни-че-ство. Мо-щи пре-по-доб-но-ис-по-вед-ни-ка Сер-гия бы-ли об-ре-те-ны 11 де-каб-ря 2000 го-да и ныне на-хо-дят-ся в Вос-кре-сен-ском ка-фед-раль-ном со-бо-ре го-ро-да Тве-ри.

Ис-поль-зо-ван ма-те-ри-ал кни-ги: «Жи-тия но-во-му-че-ни-ков и ис-по-вед-ни-ков Рос-сий-ских ХХ ве-ка. Со-став-лен-ные игу-ме-ном Да-мас-ки-ным (Ор-лов-ским). Март». Тверь. 2006. С. 227-251

Молитвы

Тропарь преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому)

До́блий во́инов Росси́йских па́стырю,/ благоче́стия и ве́ры кре́пкий адама́нте,/ преподобному́ченицы Елисаве́ты бо́дренный сподви́жниче,/ му́дрый наста́вниче сесте́р оби́тели Милосе́рдия,/ незло́биво у́зы претерпе́вый за Христа́/ и ве́лиих даро́в Свята́го Ду́ха сподо́бльшийся,/ испове́дниче и равноа́нгельне подви́жниче Се́ргие,/ моли́ Христа́, Ему́же до́бре послужи́л еси́// смире́ние спаси́тельное на́м дарова́ти.

Перевод: Доблестный российских воинов, крепкий алмаз благочестия и веры, преподобномученицы Елизаветы бодрый сподвижник (помощник), мудрый наставник сестер обители Милосердия, с кротостью заключение в тюремные узы претерпевший за Христа и сподобившийся великих даров Святого Духа, и подобный ангелам Сергий, моли Христа, Которому ты хорошо послужил, даровать нам спасительное .

Ин тропарь преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому)

Изде́тска мона́шескую жи́знь возжела́л еси́, преподо́бне о́тче Се́ргие, в не́йже любо́вь Христо́ву стяжа́в, па́стырь до́брый мно́гим лю́дем бы́л еси́, последи́ же и изгна́ние претерпе́в, венце́м испове́дничества украси́лся еси́. И ны́не, предстоя́ престо́лу Святы́я Тро́ицы, непреста́нно моли́ просвети́ти и спасти́ ду́ши на́ша.

Перевод: С детства монашеской жизни пожелал ты, преподобный отче Сергий, в ней же любовь Христову стяжав, пастырем добрым ты был для многих людей, потом же и гонения претерпев, венцом исповедничества украсился ты. И сейчас, предстоя Святой Троицы, непрестанно моли о просвещении и спасении душ наших.

Кондак преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому)

Чистото́ю душе́вною боже́ственне вооружи́вся, и непреста́нныя моли́твы, я́ко копие́ вручи́в кре́пко, пробо́л еси́ бесо́вская ополче́ния, Се́ргие о́тче на́ш, моли́ непреста́нно о все́х на́с.

Перевод: Чистотой душевной с Божией помощью вооружившись, и непрестанные молитвы, как копье, взяв крепко, низложил ты бесовские ополчения, Сергий, отче наш, моли непрестанно о всех нас.

Молитва преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому)

О, свяще́нное главо́, преблаже́нне о́тче Се́ргие, па́стырю святы́й, моли́твенниче неусы́пный, серафи́мскою любо́вию ко Го́споду горя́щий; ты́ бо я́ко еди́н от дре́влих яви́лся еси́, вы́ну Христу́ предстоя́й; не отри́ни на́с, немощны́х, не дерза́ющих возвести́ очеса́ на не́бо; услы́ши, о́тче свяще́ннейший, неотсту́пная проше́ния на́ша и вознеси́ я́ от на́с, до́лу пони́кших, ко Престо́лу Пресвяты́я Тро́ицы, да сохрани́т милосе́рдый Госпо́дь Це́рковь Свою́ святу́ю от раско́лов и ересе́й, да изба́вит Держа́ву на́шу Росси́йскую от вра́г ви́димых и неви́димых, и пода́ст все́м, ра́це честны́х твои́х моще́й предстоя́щим и моля́щимся тебе́, по коего́ждо потре́бе: па́стырем благоче́стие и апо́стольскую ре́вность, и́ноком покая́ние и в моли́тве пребыва́ние, во́ином му́жество и любы́ ко Оте́честву, боля́щим благодаре́ние и ско́рое вспоможе́ние, и все́м на́м непоро́чное во стра́се Бо́жием жи́тельство; да и мы́ недосто́йнии, сподо́бимся предста́тельством твои́м Ду́ха Свята́го испо́лнитися, по отше́ствии свое́м лю́тых мыта́рств изба́витися и блаже́нный о́ный гла́с Влады́ки Христа́ услы́шати: «прииди́те, благослове́ннии Отца́ Моего́, насле́дуйте угото́ванное ва́м Ца́рствие от сложе́ния ми́ра». Ами́нь.

Каноны и Акафисты

Акафист преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому)

Кондак 1

Избраннаго Божиим велением на крест пастырскаго служения, молитвенника изряднаго и утешителя теплаго, праведных Марфы и Марии усерднаго почитателя, Радонежскому чудотворцу соименника и исповедника, преподобнаго отца нашего Сергия почтим, яко имеяй дерзновение ко Господу от всяких нас бед свобождати и на путь покаяния направляти, в песнех немолчно вопиющих:

Икос 1

Ангельским горением восхотевый, преподобне, от юности ближнему послужили, аще и недостойна себе во глубоцем смирении пастырства духовнаго зря, обаче имеяй теплаго заступника, святителя Митрофана Воронежскаго, яковый в видении сна тебе благословляше, обрел еси благодать предстояти Престолу Господню. Мы же, таковое промышление Божие о тебе видяще, сице рцем:
Радуйся, от пелен сосудом избранным Святаго Духа быти предусмотренный;
Радуйся, от младенства на службу Царю Славы призванный.
Радуйся, издетска пост возлюбивый;
Радуйся, сыне утешения и чадо послушания.
Радуйся, яко измлада страждущим поработати возжелал еси;
Радуйся, яко в чуждей стране в Православии укрепился еси.
Радуйся, о покое своем нерадивый;
Радуйся, всего себе в руце Божий предавый.
Радуйся, вразумление у небеснаго твоего покровителя просивый;
Радуйся, яко у святых его мощей благодать священства получивый.
Радуйся, служителю Святая Святых изрядный;
радуйся, Царицы Небесной почитателю присный.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 2

Видя себе благодатию священства одеянным, прославил еси Творца всяческих в деяниих своих, не скры бо в земли данный ти от Бога талант, егоже имя есть любы, но приумножил еси его стократ. Темже и по смерти не оскудеваеши изливати токи милосердых чудес твоих и скорое вспоможение подаваеши вопиющим ти:
Аллилуия.

Икос 2

Разум недоразумеваемый разумети ища, досточудне, потщался еси свыше вразумление получити, како страшно есть Таинственное Брашно сие и кольми страшно Твое, Господи, Распятие. Сице помысливше, воспоим таковая:
Радуйся, яко со страхом и трепетом выну Святой Трапезе предстоял еси;
Радуйся, яко со тщанием велиим ко Святым Тайнам приступал еси.
Радуйся, ангелов собеседниче и преподобных радование;
Радуйся, чистоты душевныя и телесныя хранителю.
Радуйся, честный образе пастыря кроткаго;
Радуйся, душу свою полагавый за словесныя овцы.
Радуйся, яко в молитве за паству свою неоскудеваяй;
Радуйся, и нас, малодушных, укрепляй.
Радуйся, преисполненный всякия благостыни;
Радуйся, московския и тверския земли сугубый молитвенниче.
Радуйся, яко свято и непорочно зде пребывал еси;
Радуйся, яко чада своя выну горняя помышляти наставлял еси.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 3

Промыслом Божиим во граде Орле просиявый, идеже паству свою молитвами, яко орел птенцы своя крилами покрывал еси, выну очима ума своего Крест Христов созерцая, скорбных и печальных утешал еси, да просветится свет твой пред человеки, внегда звати ти: Аллилуйя.

Икос З

Имеяй любы нелицемерную, предал еси всего себе Создателю вышних и нижних Искупителю и был еси помощник страждущим в недузех, утешитель скорбящих, путеводитель заблудших в море житейских попечений, алчущих истины питатель, младенствующих в добродетели наставник, вопиющих таковая:
Радуйся, сеятелю слова Христова усердный;
Радуйся, молитвенниче о пасомых прилежный.
Радуйся, яко храмоздателя подвиг подъял еси;
Радуйся, яко хранилище писаний богодухновенных собрал еси.
Радуйся, наставлением в законе Господнем отроки вразумивый;
Радуйся, безсребренниче, вся земная стяжания презревый.
Радуйся, плод духовный собравый;
Радуйся, любы, радость, мир, долготерпение стяжавый.
Радуйся, яко воин Господень был еси;
Радуйся, яко плоть свою со страстьми и похотьми распял еси.
Радуйся, воздержание выну имевый;
Радуйся, в Дусе ходящий и наша тяготы носящий.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 4

Бурная стремления мира сего оставил еси, отче преславне, и востекл еси облобызати честныя мощи Саровскаго чудотворца, блаженнаго Серафима. Тойже связа двоицу честную, Великоименитую Княгиню Елисавету и пастыря кроткаго Митрофана, благослови я на соработничество и бе тем присный помощник. Мы же, радующеся сему, воспеваем выну:
Аллилуйя.

Икос 4

Слыша словеса Божия и держа я в сердце своем, яко пастырь добрый и стадо его едины суть, потщался еси тещи с воины супротив безбожныя агаряны, мы же таковой твоей любве дивящеся, воспеваем сице:
Радуйся, паству свою во бранех не оставивый;
Радуйся, с нею все тяготы воинскаго жития разделивый.
Радуйся, хлад и зной смиренно претерпевый;
Радуйся, яко от Святыя Трапезы воины утешал еси.
Радуйся, яко оных не устрашитися часа смертнаго призывал еси;
Радуйся, яко тех в небесная селения достойно провождал еси.
Радуйся, яко о воинах твоих попечение имела Княгиня милосердная;
Радуйся, о сей праведнице молитвенниче непрестанный.
Радуйся, предстательством своим ближних охраняеши;
Радуйся, погибающих во гресех исправляеши.
Радуйся, душ отчаявшихся с Богом примирение;
Радуйся, кающимся грешником по Бозе радование.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 5

Зря, блаженне отче, яко сила Божия в немощи совершается, егда скорбящая вдовица Княгиня Елисавета безбожнаго врага простила есть и абие удалилася мира сего, паче всякия его доброты возлюбивши Богу и ближнему служити, возгласил еси в сердце твоем:
Аллилуйя.

Икос 5

Видящи Великая Мати Елисавета, како чудно житие твое и доброхвально, потщалася есть во главизну канона обители своея словеса твоя положити. Тогда воззва тя от предел Орловских, возглашаше сице:
Радуйся, яко коегождо быти обителию Святаго Духа призываеши;
Радуйся, яко непрестанной молитве и трезвению научаеши.
Радуйся, словеса жизни вечныя выну глаголавый;
Радуйся, светом Евангелия светитися люди твоя наставивый.
Радуйся, яко образ Божий во всяком человеце почитал еси;
Радуйся, яко подобие Божие стяжати чада твоя увещевал еси.
Радуйся, со страхом Божиим в Дом Господень входивый;
Радуйся, о покое своем нерадивый.
Радуйся, увеселение и отрадо к тебе прибегающих;
Радуйся, служению апостольскому поревновавый.
Радуйся, яко о вольных Страстях Господних никогдаже забывал еси;
Радуйся, Царицу Небесную, яко Игумению обители твоея ублажал еси.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 6

Проповедника богоносна зряще тя орловская паства твоя, велиим рыданием и стоном объята бысть: не остави нас сирых, отче возлюбленнейший, восклицающи и вопиющи горце:
Аллилуйя.

Икос 6

Возсия свет жития твоего, грады и веси державы Российския озаряя. Тако исполнишася словеса Евангельская, яко не подобает светильнику под спудом стояти, но на свещнице всем светити. Темже тебе, на великое служение во обители святой призванному, воспеваем сице:
Радуйся, двакраты от Господа отъятием десницы вразумленный;
Радуйся, от иконы Пречистая Вратарницы исцеленный.
Радуйся, благословение на новое служение от духоносных старцев испросивый;
Радуйся, всецело себе воле Божией покоривый.
Радуйся, вся силы своя на святое послушание положивый;
Радуйся, послушанием смиренным Великую Княгиню возвеселивый.
Радуйся, чистоты ума усердный хранителю;
Радуйся, даров Святаго Духа прилежный стяжателю.
Радуйся, кадило благоуханное;
Радуйся, сосуде благодати избранный.
Радуйся, крине райский, в Российстей земли прозябший;
Радуйся, древо благосеннолиственное, добродетельми украшенное.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 7

Хотя избранну храмину Духа Святаго себе сотворити, востекл еси, отче блаженне, во обитель сестер Лазаревых всем сердцем Богу и ближним послужити, совокупил еси обоя: благую часть убо, яко Мария; в молитве, и милостивую, яко Марфа, в деянии, тем же показал еси нам путь добродетели, присно глаголя:
Аллилуйя.

Икос 7

Дивнаго служителя святых Марфы и Марии виде тя блаженная Елисавета, умилися сердцем и возрадовася духом, яко не оставил есть милосердый Господь ю едину,вопияше сице:
Радуйся, глаголом Господним страждущих,утешаяй;
Радуйся, евангельская словеса исполняяй.
Радуйся, познанию божественных истин премудрый учителю;
Радуйся, чистоты Православной веры присный ревнителю.
Радуйся, в советех николиже паству свою не оставляли;
Радуйся, души чад своих от страстей и грехов пагубных очищаяй.
Радуйся, рекий, яко силу Христову не возможет ничто поколебати;
Радуйся, яко сестер обители в многотрудных подвизех укреплял еси.
Радуйся, яко тех познати немощь свою наставлял еси;
Радуйся, яко словеса: "без Мене не можете творити ничесоже", - возлюбил еси.
Радуйся, инокиням духовный наставниче;
Радуйся, и ныне монашествующим ко спасению путеводителю.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 8

Странно чудо и преславно сотворил есть Господь во дни земнаго жития твоего, егда яви тя отроковице в сонном видении, вкупе с многострадальною Княгинею Елисаветою, в райских чертозех поклонение Небесному Жениху творящих, в ризы пресветлые одеяны и венцы нетленными увенчаны, поюще Богу:
Аллилуйя.

Икос 8

Весь бе в нижних и вышних никакоже отступи Превечное Слово. Оле страшнаго таинства, оле благоутробия Божия, ибо Господь кого предузна, того и предызбра, темже небесную славу твою зряще, взываем:
Радуйся, на крест исповедничества от юности предызбранный;
Радуйся, многими труды и скорбьми вышния селения достигнувый.
Радуйся, в горней обители Марфы и Марии пребывающий;
Радуйся, тамо присно за ны молящийся.
Радуйся, в белые одежды милосердия и многострадания одеянный;
Радуйся, о грядущих страданиях за истину Господом извещенный.
Радуйся, с преподобным Сергием и святой Елисаветой Престолу Вышняго предстоящий;
Радуйся, лицем к Лицу Царя царствующих зрящий.
Радуйся, в соборе новомучеников и исповедников прославленный;
радуйся, о земной славе нерадивый, славою небесною осиянный.
Радуйся, ты бо мудрость века сего презрел еси;
Радуйся, ты бо высшую Мудрость и Истину Христа возлюбил еси.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 9

Все естество ангельское удивися, зря богоугодное житие твое, святе, ибо во плоти яко бесплотен явился еси и возмогл умертвили страсти греховныя, целомудрием и смирением козни лукаваго миродержца побеждая и того коварствия в ничтоже обращая, мы же таковии труды твоя узревше, воспеваем:
Аллилуйя.

Икос 9

Ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя видим о тебе, отче Сергие, недоумеют бо глаголати, како врази Христовы, дерзостно хотящий обитель милосердия разорити, узнаша тя пастыря добраго и отца чадолюбиваго, града Орла дивное прозябение, стыдом великим объятыя, от агниц Божиих отступиша. Мы же, чудо таковое видяще, верно вопием:
Радуйся, Господа славящий, время страдалицам на покаяние давшаго;
Радуйся, яко от плененной Княгини попечение о сестрах ея приял еси.
Радуйся, яко утешение духовное скорбящим подавал еси;
Радуйся, яко подвиг иноческий первее втайне подъял еси.
Радуйся, святителем Тихоном на путь монашеский благословенный;
Радуйся, яко в ангельский чин с радостию и трепетом облеклся еси.
Радуйся, яко от того часа до смертнаго обеты монашестии сохранил еси;
Радуйся, поношения всяческая, якоже обеща, претерпел еси.
Радуйся, во плоти живый духовно, на земли небесно;
Радуйся, бисера драгаго Христа обретый.
Радуйся, яко печальника российскаго имя получил еси;
Радуйся, яко его путем молитвою за Отечество шествовал еси.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 10

Спасти хотя от поругания святыню, проповеда слово пастыреначальника Христова святителя Тихона: не достоит бо отдавати Чашу Господню на попрание. Темже и сподобися пострадати яко исповедник, воспевая выну:
Аллилуйя.

Икос 10

Стена был еси, отче, всем прибегающим к тебе с верою, утешение подавали всем скорбящим и озлобленным, во дни безбожных гонений истинных пастырей лишенным. Темже и нам, к тебе приходящим и милостиваго твоего заступления у Владыки Небеснаго просящим, буди помощь и забрало крепкое, вопиющим таковая:
Радуйся, правил седьми Вселенских Соборов хранителю;
Радуйся, столпе непоколебимый Православия.
Радуйся, образе великаго терпения;
Радуйся, прогонителю вражеских сомнений.
Радуйся, ты бо узы темничныя радостно претерпел еси;
Радуйся, слава Богу за все выну восклицал еси.
Радуйся, под Покровом Пресвятыя Владычицы житие твое совершил еси;
Радуйся, Еяже водительством в тверския пределы преселился еси.
Радуйся, яко и во изгнании твоем гонимая чада собрал еси;
Радуйся, от сея земли к Небесным обителем преставился еси.
Радуйся, и по преставлении твоем нас не оставляющий;
Радуйся, явлением мощей твоих нас укрепляющий.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 11

Пение всеусердное приносим ти, Сергие исповедниче, како возмогл еси претерпети толикия неправды и попрания, лишения и изгнания, равночисленная бо песка морскаго поругания, воспевая сице:
Аллилуйя.

Икос 11

Светоподательна светильника зрим тя, Сергие святе, егда ты во изгнании сущий, невещественный огнь молитвы Иисусовой в сердце своем носяй, воссылал еси хвалу Творцу всяческих, темже почитаем тя сице:
Радуйся, со смирением суровство пинежскаго изгнания восприявый;
Радуйся, и в сем изгнании посещением чад твоих утешенный.
Радуйся, яко тамо в старости твоей тяжкия труды претерпел еси;
Радуйся, яко помощи Божией дивно сподобился еси.
Радуйся, в гонениих молитвенниче непрестанный;
Радуйся, свыше от Заступницы Усердной утешенный.
Радуйся, яко бремя скорбей присных твоих понесл еси;
Радуйся, и во узах подвига старчества не оставил еси.
Радуйся, высото духовнаго прозрения;
Радуйся, глубино божественнаго смирения.
Радуйся, восшедый на высоту небесных добродетелей;
Радуйся, вся земная во уметы вменивый.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 12

Благодать дати восхотев, ущедри тя Господь даром молитвы непрестанной, Небеса отверзающей. Мы же, зряще множество чудес твоих, имиже изгнание твое облагоухал еси, токи дивных исцелений, обидимых скорое заступление, от нашествия иноплеменник веси своея преславное избавление, воспеваем ти:
Аллилуйя.

Икос 12

Поюще твое успение, хвалим тя вси, яко одушевленный храм Духа Святаго: ты бо в житии своем прослави Пресвятую Троицу, показуя истинный образ преподобия и правды. Научи и нас, многогрешных, непреложно волю Божию творити, вопиющих ти:
Радуйся, по отшествии твоем теплый за ны ходатаю;
Радуйся, яко птицы сельныя на небеса отшествие твое воспеваху.
Радуйся, российский земли небесный молитвенниче;
Радуйся, яко явлением святых мощей твоих землю тверскую озарил еси.
Радуйся, яко тех благоуханием Бога прославил еси;
Радуйся, яко сподобил еси нас нетленныя твоя мощи лобызати.
Радуйся, многоразличныя чудеса изливающий;
Радуйся, ленивыя на молитву подвигающий.
Радуйся, расслабленныя духом к покаянию обращение;
Радуйся, света Евангельскаго присное озарение.
Радуйся, крепкое наше заступление;
Радуйся, неусыпный в скорбех помощниче.
Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 13

О, предивный и преславный, новый чудотворче,/ достохвальный исповедниче, отче наш Сергие!/ Приими ныне малое моление сие наше,/ во умилении сердец тебе возносимое,/ и умоли Господа нашего Иисуса Христа,/ да избавит ны от всякие напасти вражия,/ от нашествия иноплеменник и междоусобныя брани,/ и сподобит нас в непрестанной молитве и покаянии/ веру Православную до конца сохранити и грядущая в Небесех благая улучити, воспевая Богу:// Аллилуйя.

Сей кондак читается трижды, затем икос 1 и кондак 1.

Молитва

О священная главо, преблаженне отче Сергие, пастырю святый, молитвенниче неусыпный, серафимскою любовию ко Господу горящий; ты, бо яко един от древних явился еси, выну Христу предстояй. Не отрини нас, немощных, не дерзающих возвести очеса на небо; услыши, отче священнейший, неотступная прошения наша, и вознеси я от нас, долу поникших, ко престолу Пресвятыя Троицы, да сохранит милосердый Господь Церковь свою святую от расколов и ересей, да избавит державу нашу российскую от враг видимых и невидимых и подаст всем, раце честных твоих мощей предстоящим и молящимся тебе, по коегождо потребе: пастырем благочестие и апостольскую ревность, иноком покаяние и в молитве пребывание, воином мужество и любы ко отечеству, болящим благодарение и скорое вспоможение, и всем нам непорочное во страсе божием жительство; да и мы, недостойнии, сподобимся предстательством твоим Духа Святаго исполнитися, по отшествии своем лютых мытарств избавитися и блаженный оный глас Владыки Христа услышати: "Приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира". Аминь.

Случайный тест

фото дня

Сегодня наш храмовый праздник, а на душе невыразимо грустно. Бывало, торжественно совершали мы служение в этот день в родном храме! А теперь? Встаю и не знаю, успею ли отслужить молебен или сейчас идти на битву. С 3.30 утра загремела адская канонада в трех верстах. Наскоро оделся и пошел в 1-й и 2-й эскадроны узнать, могут ли они присутствовать на молебне. Иду с маленькой надеждой, но на повороте улицы встретил эскадроны: уже на конях отправляются на позиции. Поздравил их с праздником, благословил, вернулся на свой бивак и в 7.30 утра отслужил молебен пред полковой иконой в присутствии генерала Степанова, командира полка Зенкевича и обозной команды. Пресвятая Богородица! Помоги нам победить и скорее вернуть столь желанный мир! А канонада все сильнее разгорается; ясно слышим вой снарядов и ружейную трескотню! Приказал седлать и с церковником поехал к позициям, чтобы, если возможно, хотя издали благословить родные эскадроны, стоящие в бою в этот святой день; при этом, думал я, заверну в дивизионный лазарет. Двигаемся вперед; обозы стоят, все запряжены; вьючные лошади оседланы; спешат зарядные и патронные повозки к месту боя. Стоят ряды полковых кухонь; кашевары варят пищу, чтобы ночью, под покровом темноты, обернув колеса мешками, незаметно подвезти ее к самым позициям и покормить воинов-тружеников. Ищу лазарет, где вчера был; что-то не видно его палатки. Подъезжаем ближе, оказывается, он перешел почти к Суютуню и сейчас только начал устраиваться. Значит, час-полтора по крайней мере здесь делать нечего, и я решил двигаться вперед, туда, где гром, и свист, и смерть... Что-то неодолимое потянуло! Вижу носилки с тяжело раненным; благословил его; смотрю -слабой рукой манит меня к себе; сейчас же соскочил я с лошади, подбежал к нему. Едва слышно шепчет: «Приобщиться бы!» Достать Святые Дары, все приготовить было делом одной минуты, и здесь же на дороге я напутствовал его. Оказался фельдшер Зарайского полка. Он самоотверженно был в пылу сражения и там выносил раненых, перевязывал. Вдруг разорвалась граната, и осколок, ударивши ему в спину, засел в груди. Смерть неминуема. Он положил свою душу, спасая ближних. Угасающий взор страдальца остановился на мне; в нем светилась благодарность и духовная радость; он и стонать уже не мог. Едва успел я отвернуться от него, слезы неудержимо полились у меня. Едем дальше. Саперы спешно ровняют дороги, роют новые окопы «на случай». Носилки за носилками тянутся с ранеными, каждого благословляю, спрашиваю, куда ранен, и отпускаю; все больше в ноги и руки. Некоторые идут, обнявши одной рукой здорового товарища за шею, а другой опираясь на ружье, как на костыль; других, за неимением носилок, несут двое, скрестивши руки. Встречая раненого, благословляю его со словами: «Вот и ты счастливый: удостоился пострадать». Большею частью один ответ: «Точно так, слава Богу!» Завиднелся перевязочный пункт пехотных полков; это уже у самого боя; на земле лежат ряды раненых, но удивительное дело: среди них тишина, точно мертвые, ни одного стона! Сидят на холмике два полковых священника, ожидают прибытия новых своих страдальцев. Повидались, побеседовали, поздравили друг друга с праздником. Вдали стоит какая-то кавалерия. «Кто это?» - спрашиваю. «Да это ваши драгуны, 5-й и 6-й эскадроны»,- говорят. Господи, какое счастие: нашел! Вмиг исчезла всякая мысль о том, что там бой, опасность. Оглянулся я на Михаила и говорю быстро: «Едем рысью туда, отслужим им хотя краткий молебен! Согласен?» «Согласен»,- отвечает, и мы поскакали. Боже мой, какой ужас! Очень близко стреляют наши пушки; гром, визг и вой такие, что положительно в ушах звенит и надо кричать, чтобы слышать друг друга. Эскадроны стоят, держат лошадей в поводу, ожидают приказа идти - победить или умереть. Подъехали мы. Офицеры и солдаты глазам своим не верят. «С праздником, дорогие мои, поздравляю вас!» - кричу. «Покорнейше благодарим»,- слабо из-за пальбы слышу ответ. «Я приехал помолиться с вами». Скомандовали: «На молитву, шапки долой!» Повернул лошадь к востоку, и, сидя с церковником верхами, чтобы солдатам было видней и слышней, запели молебен. Дивная картина... Живо вспомнился мне один рисунок из англо-бурской войны, воспроизводящий эпизод «Молитва буров во время сражения». Как тогда трепетала душа моя при виде этой картины, и я невольно шептал: «Счастливые, и во время боя не забыли Господа!» Думал ли я, что когда-либо не на рисунке, а в действительности придется пережить буквально то же самое? Как жаль, что я не художник: было бы очень хорошо воспроизвести этот оригинальный молебен на картине! Отслужил молебен, сказал несколько слов воинам, чтобы они надеялись на покров Божией Матери и не унывали. Офицеры приложились к кресту, что у меня на груди, сильно взволнованные; радость была общая. Спрашиваю: «А где третий и четвертый эскадроны?» Говорят: «Направо от нас, при третьей дивизии». Сердечно простились. Как милы мне все эти люди, стоящие каждую секунду лицом к смерти! И у них на лицах ясно выражено сознание, что таинство смерти близко-близко, в глазах горит какой-то огонек... Отъехали мы и только что миновали перевязочный пункт, где сидели батюшки, как «трах, трах, трах» - полетели через эскадроны гранаты и с ужасающим блеском и треском стали разрываться на том месте, которое проехали мы. Перевязочный пункт в большой суматохе отодвинулся быстро назад. Все пространство наполнилось едким запахом пороха «шимозе», серы. Едем дальше, ищем 3-й и 4-й эскадроны и настолько привыкли к грому и визгу, что почти не обращаем никакого внимания! Сколько ни искали, не удалось найти, и мы повернули коней, чтобы прибыть к лазарету, который уже устроился. По дороге нагнали двух солдат: один ранен в голову - все лицо в крови, а другой, здоровый, его провожает. Сейчас же здорового я отправил обратно на позиции, а раненого посадил верхом на лошадь Михаила, который, взявши ружье раненого, пошел пешком. Так довезли мы его до лазарета и сдали врачам. А там уже работа в разгаре. В несколько рядов лежат раненые; я по очереди подхожу к каждому, поговорю, напутствую утешением, подам чайку; врачи очень сочувственно относятся к деятельности священника на войне. Ах, какие есть ужасные раны! Вот лежит на операционном столе солдат; у него осколок гранаты вырвал всю икру на ноге и раздробил мелкие кости; кричит от боли. У другого перебита нога: шрапнельная пуля прошла сквозь колено, образовалось отверстие - три пальца могут пролезть; доктора вытаскивают оттуда кости. Я стою у его головы, благословил, а он, к удивлению всех, даже не стонет, только морщится и рассказывает мне, как он сражался, как его ранили, и с грустью добавляет: «Ах! И не пришлось повоевать: недавно только приехал!» В углу палатки ползает без сознания солдат с простреленной головой - к удивлению, еще жив. Рядом с ним стоит на четвереньках пожилой солдат с простреленным животом; он лечь не может, повернул ко мне голову и слабо-слабо говорит: «Батюшка, отслужите молебен, а из кармана выньте пятнадцать копеек, поставьте после свечку: я верующий, вот приобщиться бы хотел, да рвет каждую минуту!» Между ранеными, как ангелы, ходят сестры милосердия, отмывают кровь, перевязывают раны. Только и слышишь их голос: «Голубчик, не хочешь ли чайку? Ты не озяб ли? Что, очень болит? Ну потерпи, вот через часик все пройдет!» «Ох попить бы чего, сутки во рту воды не было»,- раздается голос с только что принесенных носилок. Сестра к нему и уже поит его с ложечки. А с другого конца палатки слышится: «Сестрица, мне бы малость табачку, раз пыхнуть. Во как хочется!» И табачок несет сестра. Господи, да разве передашь и опишешь все виденное!.. Подходит ко мне сестра и говорит: «Ведь умер вчера поздно вечером тот солдатик с оторванной ногой. Мы его на том биваке похоронили без отпевания». Зову Михаила, садимся на коней и едем туда версты три. Действительно, свежая могила, на ней маленький крест. Сейчас же и отпели краткое погребение. Возвратился к лазарету, а он уже снова снимается. Пришлось ехать на бивак. Кстати, пора и закусить. Едва добрались, как хватил дождь, град, гром, молния; вымокли преотлично... Но как на душе отрадно, что посетил эскадроны! И счастье было бы полное, если бы найти еще и 3-й и 4-й эскадроны. Пообедали. Грязь опять невообразимая: ехать или остаться? Нет, не вытерпел, крикнул седлать, и снова покатили мы с Михаилом на поиски. Удалось найти обоз 4-го эскадрона; взяли из него унтер-офицера, и он проводил нас, только предупредил, что эти эскадроны охраняют наши батареи и потому опасно. «Ну, Господь и Владычица помогут. Едем!» Проехали верст шесть вперед, забирая вправо от железной дороги. Унтер-офицер показывает рукою деревню; около нее чернеют эскадроны, а рядом с ними действительно вылетают огни, стреляют орудия. На минуту остановился я - не знаю, что-то зашевелилось в душе... Ехать ли? Но быстро победил себя, отдался в руки Господа, и поехали туда. Как описать радость, прямо восторг всех офицеров и солдат при виде нас, когда раздалось мое приветствие с праздником?! Сейчас же начали служить молебен, во время которого многие плакали. Только запели мы «Днесь благовернии людие светло празднуем», как рядом и налево от нас раздались залпы орудий, засверкали огни... С плачем и воплем бегут китайцы, женщины и дети из деревень к Мукдену. Бедные! Они думали укрыться в погребах, нарочно ими для этого вырытых, но теперешние снаряды все пробивают. Попали мы, думаю я, в самую середину огня, сейчас, может быть, и над нами разразится свинцовый дождь... Слезная молитва дошла до Заступницы Усердной, мы остались целы и невредимы, а дальше да будет воля Божия! С нашим пением «многая лета» слился оригинальный салют: гром пальбы батарей, вой снарядов и характерный звук рвущихся гранат. Простились. Едем обратно, надо торопиться выбраться из опасной линии до темноты: уже 6 часов вечера... Но видно, мало было еще напряжения нервов за пережитый день. Господу угодно было прибавить и еще. Оглянулись мы и ужаснулись: большая половина неба покрыта черною тучей, и к грому и огню земным прибавились страшные раскаты грома и молнии небесных, как будто духи неба приняли участие в людской борьбе! Снова ливень; в один какой-нибудь час все наполнилось водою; лазареты и палатки с людьми «поплыли». Чтобы поскорее добраться до бивака, мы поехали рысью, и лошадка моя, поскользнувшись, упала; я же снова полетел по знакомому уже мне пути: через голову лошади, в грязь; а чтобы не обидно было прежде ушибленной левой ноге, теперь пострадала правая половина тела. Ничего, других ранят, убивают, а мне ли роптать на это?! Уже темно было, когда добрались мы домой, сделавши не менее двадцати пяти верст в разные концы. Доктор осмотрел меня - все в порядке, а где больно было, намазал йодом - и я снова здоров. Как благодарить мне Господа и Владычицу, помогших испытать это утешение-счастие, что пережил я сегодня?! Добрая наша печальница, великая княгиня Елисавета Феодоровна, не забыла нас в этот день и прислала следующую чудную телеграмму: «Особенно горячо помолимся сегодня за всенощной за мой полк пред иконой, которой черниговцы меня благословили при назначении меня шефом и которую сегодня вынесут для поклонения в нашу Ильинскую церковь. Да покроет Матерь Божия дорогой мой полк честным Своим покровом, избавит его от всякого зла и сохранит невредимым, доблестным на радость всем нам. Сердечный привет чинам полка по случаю полкового праздника; счастлива слышать об успехах моих драгун! Постоянно мои все мысли с вами, Бог помощь! Елисавета». На эту телеграмму командир полка ответил: «Телеграмма Вашего императорского высочества получена во время боя. Не нахожу слов выразить восторг и благоговение, с каким черниговцы выслушали на поле брани высокомилостивые слова своего обожаемого шефа! Да благословит Всевышний Ваше императорское высочество за материнское о нас попечение. Это горячая молитва каждого черниговца, вознесенная Господу на молебствии, отслуженном отцом Митрофаном отдельно в трех дивизионах и штабе полка под грохот ужасной канонады. Потерь почти нет. Полковник Зенкевич». От великого князя Сергия Александровича получена тогда же телеграмма: «Сердечно поздравляю молодцов черниговцев с их полковым праздником! Отрадно слышать самые лестные отзывы о деятельности полка. Бог в помощь! Матерь Божия, сохрани полк под кровом Своим. Сергей».
Пальба затихла. Ночь прекратила борьбу. Слава Богу и Пресвятой Деве: сегодня успешно сражались. В нашей палатке закуска, долго-долго беседовали и довольные и утешенные разошлись в 11 часов.

Ночью выл ветер, но... родной, из России, хотя и холодный. Пожимаясь и хлопая руками, солдаты весело говорили: «А ветерок-то наш, расейский!» Стонали и скрипели под напором ветра старые вербы, будто и им жаль того множества страдальцев, что спят теперь сном непробудным в сырой земле или мучаются, раненные на поле брани. Кто их оплачет? Близкие так далеко! Наморившись вчера телесно, наволновавшись душевно, я забылся тяжелым сном. И во сне-то все рвались бомбы, скакали всадники, блестели штыки... Наконец утро! Сегодня попозже начали люди свою страшную работу - лишь в 8 часов утра. Решил после обеда ехать снова в лазарет, но человек предполагает, а Бог располагает. Только что пообедали, как пришел приказ запрягать, седлать и отходить назад. Быстро уложились, оделись. Вдруг скачет казак с новым приказом: «Подождать». Так часа два и простояли. Я ходил взад и вперед около повозок и думал грустную думу: как быстро меняются положения - вчера радовались, надеялись, сегодня отступаем! Но что же делать? Вот и нужно явить здесь веру и преданность промыслу Божию. Смиряемся! Новый гонец с вестью: войска наши отстояли все свои позиции, атаки японцев отбиты. Слава Богу, это уже своего рода победа, и большая. Японцы думали, что стоит им только поприжать, и мы отступим, но вот неделю с безумной отвагой бросались они, и мы остались на месте. Завтра утром на три версты отойдут только штабы; раскладываться, однако, не велели. Выпрягли лошадей, поужинали что было и улеглись на земле, подостлавши чумизу. Ночью хватил мороз. Холодно было: два раза вставал греться к костру! Вот блаженство-то: солдаты притащили мешок с ячменем, на него я и уселся, ноги протянул к огню, и живительная теплота побежала по телу. Рядом с костром спит адъютант, кругом сидят солдаты и ведут задушевные разговоры о родных селах, близких... Я смотрю в огонь, согрелся, дремлю. Один солдатик сидя заснул и едва не свалился прямо в костер. А с позиций нет-нет да и донесется гул одиночного выстрела. Наконец дождались утра; закипела вода в чайниках, и началось отогревание чайком. К 12 часам солнышко пригрело, все распустилось, и по страшной грязи мы перебрались на три версты назад. Кругом снова ад кромешный, пальба ужасающая, но войска наши все еще на своих местах!
Остановились мы в такой грязной фанзе, что дрожь пробирает. Большинство фанз в своих огромных окнах стекол не имеют, а просто наклеена промасленная бумага. Так и в нашей; только и бумага-то продрана, дует отовсюду; топить нельзя - труба разобрана. Кое-как вычистили и поставили кровати на канах, дырки заткнули тряпками, окна солдаты заклеили газетной бумагой, дверь завесили попоной - и дворец наш готов. На двор фанзы выйти противно: стоят пять огромных каменных чанов, наполненных какою-то зеленой вонючей жидкостью, в которой копошатся черви. Я был уверен, что это приготовлено для свиней, но китаец заявил, что это их любимая приправа к кушаньям, как у нас квас, и тут же, обмокнув палец в один из чанов, облизал, говоря: «Шанго, шанго!»
Господи, какой ужас: пишу, а фанза дрожит от выстрелов; кажется, будто на дворе рвутся снаряды; иной раз не выдержу, вскочу, бегу на двор посмотреть, не к нам ли прилетела незваная гостья, бризантная бомба, которыми японцы любят угощать наши резервы. Поехал в лазарет, и пришлось увидеть картину: бризантная бомба попала в обоз, со страшным треском разорвалась, разбила одну повозку, и вот поднялась ужасная суматоха. Обозные кричат, спешат отъехать дальше; некоторые лошади обезумели, мчатся. Слава Богу, темная ночь наступила, немного нервы отдохнут от ужасов войны!..

Непрерывно идет бой, только ночью немного стихает, а сегодня и ночью японцы произвели атаку. Вдруг в 11.30 поднялся среди тьмы такой гром пушек и рокот ружейной пальбы, что мы сразу проснулись и выскочили из фанзы. Моросил осенний дождь; тьма - глаз выколи, а горизонт, как будто тысячами молний, вспыхивал огнями от выстрелов и разрывов. Очевидно, японцы хотели прорваться, но наши войска отбили; это уже вторая ночная атака. Все эти дни я навещал лазарет 35-й дивизии, а также санитарный поезд. Многих напутствовал Святыми Тайнами, но одного тяжелораненого нельзя было приобщить: пуля попала в рот и вышла через голову; жив еще, но густая черная кровь беспрерывной струею текла изо рта; он умирал уже, я только благословил.
Вечером пешком по полотну железной дороги я возвратился в свою фанзу. Всю ночь на 5 октября шел дождь, днем также дождь. Почва до того размягчилась, что ног не вытащишь, а бедные солдаты в окопах сидят положительно в воде. Недавно командир нашего полка и адъютант подверглись большой опасности. Поехали они в 3-й и 4-й эскадроны и по дороге внезапно рядом с ними разорвалось несколько снарядов. Бог спас их!
6 октября все сидели дома: шагу двинуться было невозможно от невылазной грязи; только вечером я с полковым адъютантом кое-как добрались в 1-й эскадрон, где содержались пленные японцы. Теперь часто ловят японских солдат. В печальном виде эти пленные: дрожат от холода, обувь плохая. Первый вопрос, который они задают,- это когда их убьют и каким способом. Очевидно, начальники их убедили, что у нас пленных убивают. Пока не поверит, пленник сидит и старается не есть, просит, чтобы сначала наш солдат попробовал пищу, а потом уже он продолжает: подозревает, не отрава ли. Зато, когда убедится в своей безопасности, начинает есть и пить за двоих. Целый день ни одного выстрела с обеих сторон. Потери были большие, но наши удержались на своих местах и даже совершенно разбили бригаду японской пехоты и захватили пятнадцать орудий.
Сегодня во время обеда пришел из Мукдена хозяин нашей фанзы, и радости его не было конца, когда он увидел, что фанза и все в ней цело. Он и смеялся, и подпрыгивал, и к нам подбегал со словами, выражающими, что мы, «шанго капетаны», не допустили, чтобы его фанзе сделали «ломайло». Он все уверял, что из Мукдена и обратно туда «иго солнце», то есть что он в одно солнце, в один день, сейчас уйдет снова в Мукден, чтобы нам не мешать, не беспокоить. Вся эта сцена произвела на меня страшно тяжелое впечатление: хозяин дома извиняется, что посмел прийти в свой же дом!.. Конечно, мы посадили его за стол, накормили, поднесли рюмку водки, напоили чаем, дали денег, и наш «ходя» снова побежал в Мукден, где ожидает его возвращения «мамуся» (мать) и «бабушка» (жена).
Вечером пошел я на корпусной двор посмотреть, не привели ли нового пленника. Смотрю: среди двора, под конвоем двух солдат с ружьями, сидит не пленник, а пленница, китаянка с двумя маленькими детьми. Сидит она и немилосердно кричит: «Солдата хунхуза», то есть что солдаты наши схватили ее, как хунхузы. Но она напрасно заявляла громко о своей невиновности: при тщательном осмотре ее, как говорят, нашли бумагу; и поймали-то ее в тот момент, как она хотела пройти через нашу позицию к японцам.
Вернулся я в фанзу и слушаю, как воет ветер. Странный здесь, по выражению солдат, климат: с 17 июля и по сей день одного дня почти не было хорошего, ровного, а все время зной, дождь, ветер, мороз вперемежку.

С утра покрыто все таким туманом, что в двух шагах ничего не видно, да в придачу к этому грязь - значит, почти наверное сегодня никаких военных действий не будет. Решаю воспользоваться затишьем и помолиться со своими воинами. Практика показала, что в военное время для общественной молитвы и назидания нужно ловить момент, не ожидая непременно праздника: иной праздник такой задастся, что люди с утра до ночи с седла не слезают! В 8 часов пошел в 1-й и 2-й эскадроны; на огороде нашли приличное местечко и отслужили молебен; беседовал с солдатами о празднике Покрова Пресвятыя Богородицы. Передал историю праздника, затем из русской истории напомнил примеры, как Владычица помогала русскому воинству в его трудах и бедах, и просил слушателей усердно молиться Взбранной Воеводе о Ее помощи и надеяться, что покаянная молитва будет услышана и Покров Божией Матери будет всегда над нами, охраняя от бед и ведя к победе. После богослужения, по обыкновению, обходил ряды солдат с пением «Спаси, Господи, люди Твоя» и благословлял всех. Кроме наших, помолиться пришли офицеры и солдаты из других частей. После обеда поехали с Михаилом в 3, 4, 5 и б-й эскадроны. Еду уже шагом: два раза упал довольно благополучно, третий раз не хочется. Господь и теперь помог: нашел эскадроны; они сегодня тоже в относительном покое и посему собрались на молитву почти в полном составе. С великою радостию побежали солдаты приготовлять место для молитвы и скоро доложили, что все готово. Приходим - эскадроны стоят на огороде с китайской капустой и луком. Отслужили обедницу. Только что начал говорить поучение, как раздался страшный грохот - оказывается, открыли пальбу поставленные недалеко отсюда наши осадные орудия и мортиры. Казалось, разверзлась земля. На минуту я остановился, но быстро оправился и продолжал говорить... Окончилось богослужение; обошел ряды, благословил. День склонился уже к вечеру, и я, попрощавшись, поехал в обратный путь. Из солдатских рядов донеслось: «Счастливо оставаться, приезжайте почаще к нам!»
Едем; осадные орудия громят; жутко становится: куда упадет двухпудовый снаряд мортиры или осадный. Вот и дом наш, или, как выражается адъютант, тюрьма. Налицо одно из последствий войны: люди, побывавшие на ней, иначе будут относиться к жизни: многое из прежних «не могу» забудется, и человек ясно увидит, что прежние его так называемые нужды и необходимости были просто капризы и жить можно весьма скромно и просто. На войне каждый узнает себя... Там, в мирной обстановке, иной, быть может, горел пламенем любви к ближним, имел непреодолимое стремление помогать и сочувствовать страданиям людским, сам во имя долга все невзгоды претерпеть обещался, порицал как изменников и трусов всех, кто не выдерживал ужасов войны и предавался унынию, а теперь, на войне, когда увидел ужасные людские страдания и бедствия лицом к лицу и сам испытал невзгоды, как отнесся ко всему этому? Хватило ли мужества смиренно снести свой крест и другим помочь в том же? Не озлобился? Не потерял терпения? Не предался унынию? Да, на войне каждый узнает себя и познает другого, кто он, без прикрас. Здесь маскировка не может продолжаться долго.
8, 9 и 10 октября сильные ударили морозы, градусов в восемь, с ветром, так что и церкви поставить не было возможности. Отслужили в воскресенье, 10 октября, обедницу «поскору», и за то слава Богу! Праздник Христов прошел в тишине, только осадные орудия изредка постукивали.

Погода установилась прекрасная: легкий мороз от трех до шести градусов, солнце сияет, небо чисто, только немного беспокоит холодный ветерок. Слава Богу, отдохнем: сражения прекратились, армия стоит на своем месте. Деревня, в которой мы живем, расположена около самого полотна железной дороги, что нас немало утешает; в одной версте станция Суютунь. Параллельно с полотном тянется длинная мутная лужа - это, по единогласному приговору всех, наша Нева, а самая линия - «Невская першпектива», проспект. Каждый вечер на этой «першпективе» гулянье: выходят из своих «тюрем» все, начиная с генералов и кончая нами, грешными, причем и фейерверк ежедневно к нашим услугам. На позициях наших и японских нет-нет да и дадут залп из орудий: ухнет, блеснет огонь из дул, и в небе вдруг разорвется блестящим метеором снаряд. «Эк их утешаются»,- говорим мы,
12 и 13 октября мы и солдаты наши были в трудах, готовились к холодам: солдаты рыли землянки, некоторые вычищали свиные хлева, обставляли их соломой, строили из кирпича очаги, и получались довольно сносные квартиры, а Михаиле и Ксенофонт свою палатку всю завалили чумизой. Штабной «печных дел мастер» Галкин вычистил в нашей фанзе каны (печи), сложил новую высокую трубу, и мы первый раз затопили каны. Сначала было дымно, а потом ничего, и в фанзе немного потеплело, а главное, стало суше. Теперь только переделать дверь да устроить сени из гаоляна, и мы готовы встретить дорогого союзника нашего и друга, господина мороза с матушкой-зимой. Посреди фанзы вкопали в землю широкую и длинную скамью - это стол наш, покрыли скатертью, и все вместе обедаем; как-то стало домовитее. Однако вышел казус. Как затопили каны, ожили тараканы и сделали на нас энергичное нападение в союзе с крысами; особенно по ночам донимали. Пришлось сразиться, и тараканов мы изловили, а с крысами примирились: неприятель отважный. Пришлось на ночь съестные припасы привешивать на веревках к балкам. Иконами украсить нашу храмину не решились: уж очень грязно и бывает пыльно, а под подушкой всегда лежит у меня в футляре икона Богоматери Иверская, что от вокзальной церкви , и этим утешаюсь.
Вечером 13 октября я опять попал в беду: рядом с нами стали казаки, которые вытащили из фанзы солому и зажгли ее. Я подошел к костру погреть руки. Вдруг из костра раздался выстрел: разорвался ружейный патрон; вероятно, уронил казак в солому; пуля улетела в обратную от меня сторону. А если бы в мою! Господь спас. Рядом с костром положены на забор пики и служат очень мирной цели: на них развешано и сушится казацкое белье. 14 октября во время гуляния по «першпективе» пришла мне мысль, что хорошо бы отслужить святую литургию в эскадронах (четырех), которые стоят отдельно от нас, недалеко от передовых позиций, хотя в случае тревоги и придется, быть может, испытать беспокойство и проявить поспешность, но... Господь поможет! Подумано - сказано, сказано - сделано, и Михайло поехал в эскадроны известить их об этом и узнать, можно ли завтра приехать к ним с церковью. Ответили, что если не будет боя, то просят и чрезвычайно рады. Вечером, когда стемнело и звездочки зажглись в небе, пошел я гулять и про себя отслужил утреню. О, Господи, как бы я счастлив был, если бы удалось отслужить завтра святую литургию! Лег с надеждою, велел Ксенофонту ночью испечь просфоры и к 6 часам утра приготовить двуколку c церковью и лошадей.

Проснулся рано, готовлюсь служить и приобщаться Святых Тайн, а наверное не знаю, придется ли. Заснул и проснулся с одною мыслью-молитвой: «Господи! Пошли мирный день и хорошую погоду, чтобы мы могли спокойно совершить божественную литургию». Встал, иду на двор. Что-то там? Быть может, ветер? Нет, слава Богу, тихо, только порядочный мороз; выстрелов не слышно; кажется, удастся отслужить. Бегу в обоз. Михаиле и Ксенофонт собираются, чистят коней, сбрую, докладывают, что просфоры испеклись хорошие. Запрягли лошадь в церковную двуколку, я сел с Ксенофонтом на козлы, Михайло - на Друга, и поехали к позициям.
Едем. Тихо, морозно, но лучи солнышка начинают уже побеждать холод, и день обещает быть хорошим. Вдруг ухнуло впереди раз, другой, третий... Дрогнуло во мне сердце... Неужели начинается и нам не придется привести в исполнение святое намерение? Все-таки едем дальше; вот и деревня, где стоят эскадроны. Въезжаем на большой огород, встречают солдаты с лопатами и метлами - это они ровняли и мели огород для церкви. Нужно было видеть искреннюю радость, с которой они бросились помогать ставить церковную палатку! Каждый непременно хотел что-либо сделать. Пришлось выбрать шесть человек, а остальным велел идти одеваться к службе...
Бывают и в земной жизни моменты, когда тихая радость вдруг нисходит в душу, несмотря ни на какие положения! Иногда эти моменты бывают на мгновение, а иногда на часы и дни... Счастливые святые Божьи люди! Они подвигами своими удостаивались такой благодати небесной, что эта тихая радость теплилась в их душах даже многие годы! Что может быть выше счастия, когда загорится в душе огонек радости небесной, когда трепещет все существо и наполняется миром, любовию к Богу, людям, всему сотворенному! Какое из земных, мирских наслаждений может дать душе этот мир и отраду? Конечно, никакое! Вот это состояние радости небесной испытывал и я в блаженный день 15 октября, когда, стоя в стороне, наблюдал за постановкой церкви. Так и в древние времена, думалось мне, патриархи Авраам, Иаков и другие святые строили жертвенники Богу Живому для принесения благодарения за милости Его и для молитвы об очищении содеянных лютых. Теперь и мы, подобно им, в земле чуждей, пред лицом смерти, ставим жертвенник Господу, чтобы принести бескровную жертву благодарения за все и о гресех. Не будем унывать или роптать, смиримся, покоримся мудрому промыслу нашего Отца! Ему угодно было попустить войну, попустить народам рассудиться честным поединком. Не нам укорять или рассуждать, почему. Его святая воля да будет! Лучше устремить все силы существа нашего на мужественное исполнение нашего долга и присяги до последней капли крови.
Готова церковь; я поставил престол, облачил его, устроил жертвенник. Как благ, бесконечно благ Господь! По Его милости все способствовало нашему молитвенному торжеству: погода прямо-таки чудная, правда, прохладно немного, но солнышко ярко светило и было полнейшее безветрие. Пред началом службы раздалось близко несколько сильных залпов. Подполковник Чайковский послал узнать, не рвутся ли это снаряды. Нет, оказалось, стреляли наши осадные орудия, а японские «шимозы» не долетали. Собрались эскадроны, и около 10 часов утра святая литургия началась; в алтаре прислуживал, конечно, Ксенофонт. Служба прошла замечательно хорошо, особенно пение. В этих эскадронах самые главные певцы наши, и хотя у них теперь ни нот нет, ни спевок не бывает, однако они так складно и вдохновенно пели, что, казалось, ангелы спустились к нам и свое небесное пение соединили с нашим земным, и вышла такая гармония, что слезы невольно исторгались. Быть может, это мне только так казалось? Но нет, посмотрели бы вы, как во время «Херувимской», «Тебе поем», «Отче наш» без всякого приказания все становились на колени прямо в пыль, как усердно клали поклоны, молились! Нет, эту небесную радость чувствовали все! Вместо концерта пели: «Душе моя, душе моя, возстани, что спиши? Конец приближается и имаши смутитися. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняли!» И всегда до слез трогает эта дивная песнь, а теперь, на войне, когда для многих из нас, здесь молящихся, конец действительно, может быть, весьма близок, она особенно благовременна... В поучении, сказанном на литургии, объяснял притчу о богатом и Лазаре и преподал из нее подобающее наставление.
Окончилось богослужение, приложились все ко кресту и разобрали церковь, сердечно благодаря Господа, что благополучно, без помехи прошло молитвенное торжество наше. Как утешает и ободряет молитва и таинство! Точно на крыльях летел я в 3-й эскадрон проведать ротмистра Витковского, которому немного нездоровилось; у него пил чай, а в 5-м эскадроне обедал. Так приятно было побеседовать с офицерами, видя их непритворную радость по поводу совершившегося богослужения. Очень усердно просили приехать еще с церковью, что я, конечно, и сделаю, если продолжится затишье и позволит погода. Снова взмостился я на козлы двуколки и поехал домой, ведя задушевную беседу с друзьями, Ксенофонтом и Михайлом. Эти простые души тоже в восторге и по-своему выражают свои чувства и впечатления. Сговариваемся и 17 октября во что бы то ни стало отслужить святую литургию для остальных эскадронов и штаба 17-го корпуса, хотя бы и холодно было. «Мы ведь можем и скоро отслужить,- говорит Михайло,- а все-таки совершить литургию - это много значит!» Я, конечно, вполне соглашаюсь. Отдохнул немного и под вечер пошел на «першпективу», под звездное небо: как-то невыразимо захотелось побыть одному, собрать мысли, воскресить в себе и духовно пережить еще раз те чувствования, которыми утром была полна душа!

Сегодня встал и думаю: вот я пишу вам письма, а вы, вероятно, недовольны: человек находится на войне, а сражений не описывает. Что ж делать? Пишу только то, что сам лично переживаю, чтобы после самому же прочитать и снова перечувствовать былое. Битв же подробно сам часто не вижу, посему и описывать их не могу, а с чужих слов не хочется. Часто записываю пустяки; но нужно помнить, что здесь наша жизнь течет совсем иначе и нередко маловажное событие оказывает весьма большое влияние на наше душевное состояние. После чаю сел на кане почитать. Вдруг музыка... Что такое? Какая теперь музыка, когда войска сидят в окопах?! Может быть, ослышался? Нет, ясно доносятся звуки военного марша. Все бежим из фанзы разъяснить столь необычайное явление. Смотрим, гарнизон нашей деревни высыпал уже на околицу, а вдали, откуда несутся звуки, виднеется какая-то черная масса... Приложивши руку к козырьку, все вглядываются... Что такое? «Подмога идет из Расеи»,- говорят солдатики. Действительно, повернуло черное пятно на дорогу к нам, и сверкнуло сразу солнце на массе штыков. Ближе... Несомненно, пехота. Вот уже музыка с нами рядом; колышется знамя с большим крестом. «Кто вы? Откуда?» - несется со всех сторон. «Из Расеи... шестьдесят первая дивизия!» - отвечают бородачи. Господи! Как радостно бьется сердце: подмога, из России! Ведь только месяц назад, как они с дорогой родины! Уж этим одним милы; как будто родные приехали! Не выдержал я. «Здравствуйте,- кричу,- дорогие! Бог в помощь! Не робейте: скоро победим!» «Дай Бог! Спасибо!» - слышится из рядов. «А что он (то есть японец), еще далеко?»- спрашивает на ходу пожилой солдат. «Верстов шесть-семь будет»,- отвечают наши. Прошли. Солдаты хорошо одеты; обозы их чистенькие; все новое: еще не испытали маньчжурских прелестей. Ободренный пошел я в 4-й эскадрон к ротмистру Калинину условиться относительно завтрашней службы. Решили в расположении его эскадрона очистить место и поставить церковь, чтобы сегодня в 4 часа дня отслужить всенощную, а завтра - святую литургию...
Снова повторилась вчерашняя картина: как в тех эскадронах, так и здесь живо заработали лопаты, метлы. Распоряжался и особенно усердствовал мой любимец георгиевский кавалер унтер-офицер Власов, что «Библию (sic!) прочитал». Замечательный это человек: искренно религиозный, умный и бесстрашный воин. Во время всех сражений он вызывался и ходил в самые опасные разведки, забирался в расположение неприятеля, взлезал там на деревья, фанзы, сопки и высматривал японские батареи, укрепления. Он уже имеет Георгия 4-й степени, теперь представлен и к другому - 3-й степени.
Работа кипела; скоро все выровняли, вычистили, вымели; оставалось ставить церковь; но вдруг поднялся ветер, да такой холодный, что о службе и думать было нечего. Пришлось опять утреню читать про себя; а завтра, если утихнет, поставим церковь уже утром и отслужим святую литургию. В 8 часов вечера поднялась страшная канонада с японской стороны. Мы вышли на «першпективу»: горизонт на большое расстояние беспрестанно вспыхивает огнями, разрываются снаряды, и, кажется, очень близко. Придется ли завтра служить?!

Как настанет затишье военное, так я начинаю волноваться погодой: дождь, ветер, мороз - все страшно беспокоит. Ведь хочется воспользоваться затишным временем, чтобы как можно более молитвою утешить и ободрить усталые души воинов! Когда прекратится сражение, у меня сейчас мысль: ну, перестали стрелять, затихли неприятели, отдыхают полководцы, теперь пора нам, священникам, начинать духовную битву с внутренними врагами, им же имя легион: уныние, тоска по родине, близким, сомнения, физические страдания от ран, болезней, непогоды. В окопах многие солдаты опухли от сырости; вот и хочется хорошей погоды, чтобы можно было по эскадронам служить святые литургии, обедницы, молебны, беседовать и этим в самое сердце поражать внутренних неприятелей, дабы в новый бой воины шли бодрыми, одушевленными. Конечно, и во время битв есть дело священнику. Но ведь каждый понимает, что под гром пушек и свист пуль много не набеседуешь; тогда только благословение, краткая молитва, два-три слова в утешение - вот и все поучение. А главное дело иерея переходит в лазареты, перевязочные пункты, поближе к бою, туда, где небо сходится с землею и ангелы, по словам преподобного Серафима, едва успевают брать души человеческие...
Так с тревогой за погоду встал я 17 октября. Ночью был ветер: скрипели утлые наши оконышки, шумела рвалась на них бумага,- утром то же. Ну, что будет! Готовлюсь все-таки служить святую литургию. Позвал своих солдат; пошли расставлять церковь. И что же? 10 часам засияло солнце; куда что девалось: и тучки разбежались, и ветер утих. Совершаю проскомидию. «Раз-два, раз-два, левой... левой...»- слышу обычный голос вахмистра. Идут эскадроны, штабные 17-го корпуса, обозные, саперы. Пришли генералы, офицеры; раздается энергичное: «Здорово, молодцы драгуны!» Гремит ответное: «Здравия желаем Ваше-ство!» Затем: «На молитву, шапки долой», и голова Михаила просовывается сквозь полотняную дверь алтаря со словами: «Батюшка, готово», будто я сам не слышу. Возглашаю: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа», и полились снова из уст наших священные песни и молитвословия божественной литургии, заструились, как струится тихо и мерно чистый ручеек среди зелени трав и злаков земных, покрытых благовонными цветами, освещаемый и согреваемый солнышком! «О Господи,- невольно думалось,- верим, исповедуем и чувствуем, как невыразимо прекрасно, чисто, светло, божественно содержание этой дивной службы - святой литургии. Но помоги, Отец наш, чтобы души наши, освещаемые и согреваемые, как солнцем, крепкой, горячей верой в Тебя, очистились от уныния, сомнения и, как благовонными цветами, покрылись надеждою и упованием, чтобы нам неосужденно присутствовать и духовно участвовать в совершении святейшего таинства и, как говорят святые отцы, истинно насладиться божественныя литургии». Да, тогда все будет хорошо: и тоску о разлуке с присными нашими и дорогой родиной, и ужасы сражений, и лишения походной жизни - все, все перенесем, благодаря и славословя Промыслителя, допустившего нас понести тяжелый крест войны.
Певчие по моей просьбе собрались от всего полка, и богослужение прошло так же, как и 15 октября в деревне Тацзеин. Как на особенность нашей здешней службы укажу на то, что на великом входе всегда поминаю «всех воинов, на поле брани за веру, царя и отечество живот свой положивших». Если бы вы знали, с каким искренним чувством скорби и молитвы и произносятся, и выслушиваются здесь эти слова! Головы сами опускаются на грудь, руки совершают крестное знамение, уста тихо шепчут: «Царство Небесное!» Ведь поле-то брани здесь, под нашими ногами, и свежие могилы братьев наших вокруг - стоит только оглянуться. Поучение говорил на притчу о богатом и Лазаре. После службы сейчас же разобрали церковь. Это делаем быстро: час ставим и полчаса разбираем; очень уж удобно!
Прибрались; иду пить чай в свою «квартиру» и побеседовать через письма с дорогой женой, родными, духовными детьми... Еще вчера вечером получил целых восемь писем, и у меня хватило терпения ни одного не прочитать, отложил это удовольствие на сегодня, чтобы праздник был полный; вот теперь сижу и читаю. Из писем вижу, как все грустят, скучают. Дорогие мои! А я-то? Я-то разве веселюсь? По правде сказать, часто нападают такие приливы тоски по всему родному, что приходится употреблять всю силу воли и веры, чтобы смирить мятущийся дух. Смиримся же! Слышите? Смиримся под крепкую руку Божию и пребудем в терпеливом служении долгу пред Богом, царем и родиной до той минуты, когда или скажут: «Довольно! Вернитесь к родным жертвенникам и очагам своим», или иссякнет последняя капля крови!
После обеда читал «Церковные ведомости». Страшно поразило меня начало проповеди епископа Иннокентия воинам в Севастопольскую войну: «Не поучение говорить вам мы прибыли сюда, нет, мы явились учиться у вас, славные защитники града, учиться, как исполнять заповеди Христа Спасителя: оставь отца, матерь твою и дом твой, возьми крест и гряди по Мне». Не то же ли, думаю, переживают и нынешние воины? Несение ими креста - разлука с близкими, родиной, ужасы войны и лишения - не есть ли высочайшая добродетель? Чему же еще учить их? Не справедливее ли у них учиться? Посему не напрасно ли проповедую? Эти вопросы вдруг нахлынули на меня, но успокоился, вспомнивши слово святое: «Несть человек, иже поживет и не согрешит, аще и един день жития его», и слово апостола: «Настой благовременно и безвременно»; да к тому же проповедь не только назидает, а и утешает.
Вечереет, садится солнышко, красным полымем горит горизонт на морозе. Беру палочку и иду, по обычаю, на проспект наш утешиться спокойным мирным небом, могучим солдатским пением вечерней молитвы, картиною пылающих костров, бегущим изредка поездом туда... на милый север. Подходит генерал Ванновский и говорит: «Как хорошо поют ваши эскадроны молитвы, я всегда с удовольствием слушаю!» Приятно мне было это услышать, но нужно правду сказать: вся наша армия очень хорошо поет ежедневно «песнь Богу едиными усты и единем сердцем». «Батюшка! - доносится голос солдата с нашего двора.- Ужин подан, остынет, пожалуйте скорей!» Ну, значит, пора кончать день; иду.
18-го и 19-го числа стояла чудная погода: солнце сильно грело и к полудню разгоняло морозы-утренники. Я воспользовался сим обстоятельством и вымылся на дворе, причем от «першпективы» мое грешное тело загораживал солдат простыней. Вероятно, это была последняя настоящая мойка: морозы пошли порядочные; это уже так как-то выдались два денька. Много гулял я за эти дни, читал, посетил лазарет 35-й дивизии; больных и раненых нет, а в санитарном поезде оказался свой священник.

ПРИМЕЧАНИЯ

Воронежской губернии.
Благодаря энергии о. Митрофана Сребрянского в городе Орле близ казарм 51-го Черниговского драгунского полка выстроена собственная полковая каменная церковь, стоимостью тысяч до семидесяти.
О. Митрофан принимал горячее участие в деле построения вокзальной церкви в городе Орле путем сбора пожертвований, служения по городу молебнов. Благодарные прихожане этого Иверского храма благословили о. Митрофана за это иконой.

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества . Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.

Утро. Чуть-чуть светает. Слышу, тихонько подходит Михайло и говорит вполголоса: «Батюшка! А ведь на дворе-то совсем тихо, только мороз десять градусов; просфоры испекли; может быть, отслужим?» «Конечно, отслужим,- говорю я.- Часам к половине одиннадцатого солнышко нам поможет теплом своим. Передай эскадронам, чтобы мели площадку для церкви да на службу надели шлемы на головы!»

Быстро встал. Морозище такой, что пришлось надеть меховые рукавички. За линией железной дороги гул множества голосов: пехотные полки собирают с полей оставленный китайцами гаолян, складывают его в скирды, строят шалаши. К 10 часам поставили церковь. Пришли не только наши эскадроны, но и много из других частей: эскадрон Нежинского полка, телеграфные роты 17-го и 6-го саперных батальонов, обозные 17-го корпуса - многое множество! Часы читать благословил саперного унтер-офицера; он был неописуемо счастлив, и хотя с тропарем и кондаком никак не мог справиться, но это не мешало его воодушевлению, например, говоря: «Приидите, поклонимся Христу Цареви нашему Богу», он делал поклон до земли. Замечательно религиозный!

Святую литургию и на этот раз отслужили, по милости Божией, чинно. Михайло меня очень утешил: после Евангелия вдруг слышу, запели «Господи, помилуй» на те мотивы, что пелись в нашей (орловской) церкви 3 на незабвенных службах в четверги и пятницы; больших усилий стоило мне удержаться от слез! Между солдатами есть замечательно богомольные: многие почти всю службу стояли на коленях и горячо молились. «Верую», «Отче наш», по обычаю, пели все.

Поразили меня за этой службой китайцы. Целой толпой подошли они, еще когда мы ставили церковь, осмотрели каждую икону и затем, отойдя в сторону, всю литургию простояли, не двигаясь с места, слушая и наблюдая происходящее. Общественного богослужения, какое у нас, у них не существует, по крайней мере до сих пор я ни в Ляояне, ни в Мукдене этого не заметил. Среди китайцев стоял наш штабной переводчик, прекрасно говорящий по-русски; он, вероятно, и давал некоторые пояснения своим соотечественникам.

После литургии зашел к нам гость, мрачно настроенный. И то и другое надо бы, по его словам, иначе, а мне кажется, что если бы все шло как по маслу, то мы, пожалуй, приписали бы себе самим окончательную победу. Ведь у нас и прежде всегда так было, а в конце концов побеждали. Неудачи к смирению располагают, а смиренным дает Господь благодать. Победим, даст Бог, и рабами гордых язычников не будем; вот братьями быть готовы, если они отбросят свою гордыню. И когда победим, то прежде всего славу силе Божией воздадим, а потом почтим и человеческие подвиги: так-то лучше, гордости поменьше! Испытания - это великий пробный камень твердости в вере и любви ко Господу! Правда останется правдой: армия наша храбрая, терпеливая, не унывающая. Если представить все условия войны здесь, как мы ее называем колониальной, так надо удивляться тому, что она сделала. Как неверно представляют наше положение в России, сужу по письмам. Пишут, что мы отступили, нас разбили… Неправда то и другое: уступили несколько верст передовых позиций, отбили все атаки японцев и ничего не отдали из крепко занятого нами. Я считаю последние битвы нашей великой нравственной победой. Недаром японцы кричат нам из окопов: «Русские! Долго ли вы еще будете мучить нас?» Это что-то не похоже на победный клик! Ну, а дальше - дальше что Бог даст.

Удивительно резко изменилась погода. Сегодня совершенно тепло. Около станции Суютунь оживление: тысячи солдат строят дорогу шириною в пятьдесят аршин на протяжении всего фронта, чтобы во время предстоящего сражения свободнее было передвигать резервы в разные пункты. Я постоял, понаблюдал. Спокойствие полное, уныния нигде. Господи, куда ни оглянешься - море людей, и все военные. Кажется, теперь, когда увижу штатского или женщину в модном костюме, удивлению не будет конца. Сегодня прошел около линии железной дороги какой-то пожилой господин с длинной бородой в штатском пальто и шляпе, так ведь останавливались, оглядывались на него и спрашивали, что это за человек такой.

С 2 часов дня у нас необычайное торжество: пришли подарки от ее величества государыни императрицы Александры Феодоровны. Из офицеров и чиновников каждый получил полфунта чаю, два фунта сахару, четверть фунта кофе (или табаку), фланелевые рубашку и кальсоны, две пары чулок, три носовых платка, кусок мыла, коробку печенья, конверты, бумагу, карандаш, лимонную кислоту, кусок марли. Каждый солдат получил четверть фунта чаю, фунт сахару, рубаху, кальсоны, кисет, портянки, платки, мыло, бумагу, конверты, карандаш, крючки, пуговицы, наперсток, нитки, подсолнухи (или табак), нож. Кроме того, от великой княгини Елисаветы Феодоровны наши солдаты 4 получили табак, огниво, мыло, спички и лекарства. Нужно было видеть восторг всех чинов армии! Везде гремело искреннее «ура» и сердечное русское «спасибо» царственным заботницам нашим. В этот же день интендантство прислало каждому солдату китайскую ватную куртку и ватные чулки. Ожидаем еще одного блага: ходит слух, что солдатам на зиму выдадут валенки. Одним словом, жить и воевать можно. Вот вы там мрачно настроены. По-вашему, мало успеха у нас, а наши солдаты иначе рассуждают. «Когда добивать его (японца) пойдем?»- все спрашивают.

Нашим полком очень довольны все начальники. Он оказывает услуги всему корпусу, держа связь; постоянно производит разведки для 35-й и 3-й пехотных дивизий и артиллерийских бригад. Во время самих сражений наши эскадроны производят усиленные разведки, под огнем развозят приказания, открывают японские батареи, доставляя таким путем верные сведения войскам и артиллерии. Особенно отличились наши эскадроны в последних сражениях, так что представлено очень много к награждению Георгиевскими крестами; да есть уже восемнадцать георгиевских кавалеров.

Сейчас пришла радостная весть: считавшийся убитым 15 августа рядовой 6-го эскадрона нашего полка Раскопатин, оказалось, взят был в плен, бежал, сегодня после страшных мытарств наконец добрался до наших позиций и скоро прибудет в полк. Подробности напишу, когда расспрошу пленника. Мы только себя любим осуждать и критиковать, а вот как присмотришься получше к японцам, то окажется, что у них далеко не все обстоит благополучно. Из нашего плена не убежишь, а из японского уж сколько прибежало! После Путиловской сопки японцы так разбежались, что потом ловили их в тылу нашей армии. 26-е число. Погода еще лучше вчерашней, и я целый день провел на воздухе. Когда еще выпадет такой мирный, светлый и теплый день?! Завтра думаю отправиться в деревню Тацзеин и отслужить в эскадронах святую литургию.

Только что мы улеглись на ночь, как вдруг поднялась орудийная пальба и ружейная «трещотка» на протяжении всей 35-й дивизии. Японцы сделали нападение, но жестоко поплатились: наши выдержали себя, сначала не стреляли, а как только вылезли японцы из окопов, то они и открыли стрельбу залпами. Все атаки отбили, и неприятель до утра убирал своих убитых и раненых.

В 9 часов я приехал с церковью в деревню Тацзеин. Пришли солдаты помогать ее ставить. Один говорит мне: «Ну, батюшка, и насмотрелся же я сегодня страстей! С разъездом выехали мы рано утром и видели поле, покрытое японскими трупами; почти все раздеты, у многих окоченелые руки подняты вверх!» В 10 часов началась святая литургия. На этот раз и ветерок был, и батареи наши рядом стреляли; канонада была порядочная. Вместо концерта велел пропеть «Воскресни, Боже, суди земли» и «Ангел вопияше». Сознаю, что это несвоевременно по уставу церковному. Но здесь, когда страдания и смерть перед глазами и каждый ожидает, что, быть может, сегодня же придет и его страшный час смертный, напряжение нервов, туга сердечная такова, что невольно смущается и мужественная душа. Вот здесь-то услышать радостную песнь «Твой (Богомати) Сын воскресе, тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый: людие, веселитеся» необычайно утешительно!.. Что ж, если и умрем сегодня?! Ведь воскрес Спаситель наш и мертвых воскресит; значит, и нас. Так, с веселием духовным, радостно встретим смерть, если угодно Господу послать ее нам!.. Приходит даже мысль петь на общей молитве «Христос воскресе». Если я погрешил этим нарушением устава церковного, то заранее усердно прошу святую Церковь, которую я чту и в послушании которой пребыть до конца жизни считаю своим долгом и счастием, простить меня. Ведь среди этих скорбей военного времени хочется все сделать, чтобы только доставить воинам возможно большее утешение, ободрение; они ведь тоже люди, немощные. Под влиянием чрезвычайных обстоятельств силы душевные расходуются быстро, значит, быстро же, всеми мерами нужно стараться и пополнить их.

Насколько религия христианская необходима воину, между прочим, подтверждает следующий рассказ, переданный мне полковником В-м: «Я долго жил в Японии по делам службы и был в очень хороших отношениях с ректором Токийской духовной семинарии. Вот однажды он пригласил меня к себе на чай по случаю крещения гвардейского офицера. Понятно, я заинтересовался причиною, побудившею его принять христианство. Оказалось, главная причина была война. Офицер этот со своим корпусом воевал на острове Формозе. Страна гористая, население, особенно в горах, дикое, жестокое, и японцам пришлось сильно страдать. «Вот здесь-то,- сказал офицер,- при виде ужасных физических и душевных страданий своих солдат я не знал, чем их и себя утешить. Лучшим исходом была смерть, но какая? Без определенной надежды на дальнейшее существование? Без напутствия? Вернувшись домой, я изучил христианскую религию и нашел в ней все, что искала душа моя». Долго с большим оживлением вели мы с этим японцем за чаем разговор на религиозные темы. Где-то теперь этот православный японский офицер? Может быть, убит уже!..»

Замечательный рассказ. Как сильно выражает он необходимость христианской религии для души человека! Истинно слово древнего мудреца: «Душа по природе христианка!» Возвратился я в свою деревню, славя Бога, благословившего совершить богослужение, хотя, сознаюсь, так тревожно ни разу еще не служил святой литургии. Подъезжаем к фанзе; слышу звуки молотьбы. Что такое? Смотрю: казаки на соседнем дворе палками молотят рис, которого они навозили себе массу. Созревший рис имеет стебель желтый и, будучи связан в снопы, имеет вид пшеницы. Когда его вымолотят, то надо еще «драть», рушить, как гречу. Люблю я этот день, в который служу литургию. С таким легким, отрадным чувством душевного довольства проходит весь этот день!

С утра ветер, пыль, нельзя выйти: проходящие обозы вздымают тучи пыли; предпочитаю сидеть дома и читать. Спасибо еще, фанза досталась хотя грязная и дырявая, но довольно просторная - несколько шагов можно сделать; устану сидеть, встану и погуляю. Все время, конечно, в теплом подряснике и скуфейке. Выпало два денька, что господин мороз куда-то изволил отбыть, а теперь опять возвратился и по-прежнему подбадривает. Спасибо ему, а то бы, пожалуй, заскучали!

Интересно заглянуть, как на чистом воздухе готовится нам пропитание. Наш повар Ваня - солдат - на морозе котлеты выделывает, подплясывает, а на сковороде что-то верещит. Это он решил во что бы то ни стало сегодня блинчатые пирожки смастерить с гаоляновой начинкой. Да, мы ведь не как-нибудь столуемся: у нас французская кухня! На вопрос: «Что сегодня будет на обед?»- Ваня не иначе ответит, как по-французски: «Суп потафе, котлеты гаше, и на третье масе дуан». Просто потеха, а он это совершенно серьезно докладывает. На холод Ваня не жалуется, а только скорбит, что «вот ветер муку разносит».

После обеда явился из Мукдена наш хозяин; что-то похудел. Конечно, опять его угостили, дали денег, папирос. В благодарных чувствах он обещал в следующий раз принести нам «кулису» (курицу) и яйца. Между прочим, рассказывает, что ему снова было от часовых на реке Хуанхэ «ломайло», и убедительно просил дать ему записку. Тогда адъютант пресерьезно дает понять ему, что записку он может потерять, а вот если печать полковую приложить ко лбу, то и записки не нужно. Поверил «ходя» и умоляет приложить печать. Тогда адъютант действительно приложил ко лбу его синей мастикой полковую печать; вышла великолепно. Китаец в восторге: теперь и записок не нужно; а у нас при виде этой картины получился положительно смех неподобный. Сегодня подсчитал потери нашего полка. По милости Божией из строя выбыло мало, хотя работу полк несет все время трудную и опасную. По 29 октября в полку по болезни и от ран умерло десять нижних чинов, ранено пятнадцать; осталось на поле сражения, неизвестно убитыми или взятыми в плен, три нижних чина и вахмистр Бурба; офицеров легко контужено двое - Сущинский и Тимофеев.

Сейчас получил письма из Орла с описанием празднества в (дорогих мне) церкви и школе 1 октября. Не могу описать радости моей при чтении этих писем! Спасибо великое всем устроившим это празднество. Господь да благословит их Своею благодатию! Что-то заболел у меня немного левый глаз, вероятно ячмень; хожу три раза в день к доктору, все-таки занятие!

Просыпаюсь 29-го. Надо мной в полумраке, как тень, стоит Ксенофонт. Слышу его тихий голос: «Батюшка, как спали? Не озябли? Умываться я уже приготовил». Он каждое утро рано является и караулит, когда я проснусь. Умываюсь, передаю ему от матушки и орловцев поклоны; он всегда от этого в восторге. Весь день прошел однообразно грустно; ничего нет для записи. Японцы ежедневно нападают; наши успешно отбивают. Стрельба ежедневно, но мы так уже к ней привыкли, что не обращаем никакого внимания.

Погода окончательно испортилась; к холодному ветру присоединился дождь, снег. Если и завтра так будет, то служить немыслимо. После чаю пошел на новоселье к Михаилу и Ксенофонту в их землянку. Очень хорошая вышла квартира: в полтора аршина глубины вырыли яму, поставили над нею стропила, внутри обставили гаоляном, снаружи засыпали землей, устлали пол циновкой, даже и иконку святителя Николая повесили. Михайло сидит на своем ложе, ноги завернул в полушубок и читает Ксенофонту «Свет»; завтра они будут строить себе что-то вроде печи.

После обеда привели к нам рядового 6-го эскадрона Раскопатина, который 15 августа был взят в плен японцами и бежал. Рассказ о том, как он странствовал, я записал и передам его словами. «Это, значит, было пятнадцатого августа,- начал он.- Я был послан поручиком Ведерниковым в дозоры. Только выехал из деревни, как японцы из засады дали залп и убили подо мною лошадь. Вытащил я ноги из-под седла да и побег в гаолян; думал, к своим бегу, ан, глядь, прямо на их пехоту наткнулся. Наставили они на меня винтовки, «алала, алала» кричат и схватили. Живым манером сняли с меня винтовку, шашку и потащили в фанзу. Тут мне был допрос. Только я ничего не понял, что они алалакали; так и бросили меня. Сижу день, другой; дают помаленьку рису, а больше ничего; так десять дней просидел, вроде как на этапе, а мимо-то все ихние войска шли. Вот раз ночью сижу я на кане, не сплю: потому тоска; слышу, захрапел часовой. Подошел я тихонько к двери, вижу, спит, а ружье ремнем к руке привязал. Забилось во мне сердце, думаю: все равно погибать… Господи, помоги мне убежать! Сначала думал убить часового его же штыком, потому на боку висит вроде шашки, а потом раздумал. Забрался на кан, потихоньку разобрал гаолян на крыше, высунул голову; он все храпит. Тогда я перекрестился да и вылез наружу, спустился и бросился бежать через огороды прямо на сопку; перемахнул, еще саженей двести отбежал. Утро подходит; думаю, надо на день прятаться. Нарвал гаоляну и залез под большой камень; под ним от воды образовалась ямка, и водицы еще немного было. Натер я руками гаоляну да и поел; пригоршней набрал воды, попил, лежу… Весь день шла их пехота, конница, обозы: никак невозможно уйти; так четыре дня пролежал под этим камнем. Потом стало потише, и я ушел. Дошел до реки большой и по горло в воде перешел ее ночью, а днем лежу в гаоляне, которым и питался; воду пил на дороге из колеи. Долго плутал я, наконец дошел до железной дороги, забрался ночью под мостик и спрятался за балкой. Днем туда приходили японские солдаты за нуждой и меня не заметили; я видел, как они гоняли на себе вагоны: паровозов не было. Следующей ночью я ушел в поле и лег в гаолян на день. Смотрю: пришли китайцы жать; я им говорю, что я русский солдат, прошу их спрятать меня, а то придет ниппон-солдат, и мне будет «контрами» (убьют). Вместе с тем показываю, что мне очень хочется «кушь-кушь» и что если меня спасут, то большой русский капитан даст им много-много рублей. Китайцы между собою поговорили что-то, положили меня на землю и укрыли гаоляновыми снопами, а сами ушли, говоря, что сейчас принесут мне «кушь-кушь». Действительно, очень скоро возвратились, принесли лепешек и вареного рису; я поел и попил хорошей воды, затем уснул, а ночью они взяли меня в свою фанзу. Хозяин фанзы оказался старшиной, посадил меня на кан, накормил, напоил чаем и даже дал рюмочку ханшину. Пришел китаец; немного говорит по-русски; объяснил мне, что сюда каждый день заезжают японцы и мне будет «контрами» (убьют), если я останусь так, и потому мне нужно переодеться. Сейчас же обрили мне усы, бороду, половину головы, обмотали голову синим платком, надели китайскую шляпу и одежду и велели притвориться немым. Затем перевели меня в другую деревню и поместили к китайцу, у которого я довольно долго работал. Однажды через переводчика хозяин приказал мне становиться на колени и молиться их богам. Заплакал я, стал на колени, а сам и молюсь по-нашему, говоря: «Пресвятая Богородица, спаси меня грешнаго!» После этого он привел китайскую мадам с двумя детьми, посадил меня рядом с ней на кане и говорит, что это теперь моя «бабушка» и мои дети; значит, женили меня. Только я это будто заплакал и говорю, что у меня есть «бабушка» и свои двое детей, лучше проводите меня к русским; капитан русский за это много-много денег даст. Днем приезжали японские разъезды, брали фураж и даже тащили с собою девушек китайских, если находили; меня же не узнавали. Через несколько дней три китайца вызвались проводить меня к русским, дали мне коромысло, навязали гаоляну и пошли. Я иду за ними, будто немой; японцы останавливали, осматривали, но меня так и не узнали; даже через мост прошел, и часовые пропустили. Зато как подошел к нашим постам, так прямо зарыдал. Солдаты наши хотели стрелять, но я закричал: «Братцы, я свой»; тогда взяли меня и привели к офицеру».

В конце рассказа Раскопатин, бритый, в китайском халате, расплакался; видно, нервы его совсем растрепались. Он все боялся, что китайцы выдадут его японцам, а они оказали ему истинное добро. Спасибо им! Командир корпуса приказал Раскопатина произвести в унтер-офицеры и представил его к Георгиевскому кресту. Спрашивали его, не видел ли в плену вахмистра нашего Бурбу. Нет, не видал.

Погода разыгралась такая, что выйти невозможно; солдаты, как сурки, попрятались в землянки; мы тоже сидим в фанзах. Служить нет никакой возможности: невыразимо скучно! 31-е число прошло тоже в сидении.

3В городе Орле, в церкви Черниговского полка

4Драгуны 51-го Черниговского полка

о.Митрофан Сребрянский .
“Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке”.
– М.: “Отчий дом”, 1996. – 352 с.

23 марта / 5 апреля – память преподобноисповедника Сергия (Серебрянского)

Преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Серебрянский) родился 1 августа 1870 года в Воронежской губернии в семье священника. Как и большинство детей духовенства, он закончил Духовную семинарию и в 1893 году вступил на поприще пастырского служения в качестве священника 47-го драгунского Татарского полка.
В сентябре 1897 года отец Митрофан был переведен в г. Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. Здесь он всего себя отдал служению Богу и пастве.
Отец Митрофан был утешителем многих и прекрасным проповедником. Все получаемые от благотворителей средства он жертвовал на храм, школу и библиотеку, которые были созданы при приходе его усилиями. При церкви было открыто общество трезвости. Отец Митрофан вносил пожертвования и в Орловский Дом трудолюбия. Он проводил беседы религиозно-нравственного содержания с чинами полка в казарме, благодаря чему в полку не было тяжелых пороков и преступлений.
Летом 1903 года в Сарове состоялось прославление преп. Серафима. На этих торжествах отец Митрофан был представлен Великой Княгине Елизавете Феодоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление – своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием лукавства.
В 1904 году началась русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с войском отправился и отец Митрофан. У него не было ни тени сомнений, он и не думал уклоняться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником он настолько сжился со своей паствой, что она стала для него настоящей семьей, с которой он разделял все тяготы походной жизни. Вместе с полком батюшка участвовал в сражениях. Когда представлялась возможность, он ставил походную церковь, подаренную Великой Княгиней, и служил.
«Во всех сражениях под огнем неприятеля совершал богослужения, напутствовал раненных и погребал убитых», – кратко записано в служебном формуляре отца Митрофана. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные во время войны, 12 октября 1906 года он был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом.
В 1908 году Великая Княгиня Елизавета пригласила его на место духовника и настоятеля храма в Марфо-Мариинской обители. Поначалу отец Митрофан хотел отказаться от предложения Елизаветы Феодоровны – он знал, как о нем будет скорбеть осиротевшая паства, и ему было жалко оставлять ее. Но в том момент, когда он подумал об отказе, почувствовал, что у него отнялась правая рука, – так Господь видимо наказал за сопротивление Его святой воле. Отец Митрофан взмолился Господу о прощении, пообещав, если исцелится, принять предложение.
Понемногу рука обрела чувствительность, и в 1909 году отец Митрофан переехал в Москву, сразу же принявшись за дело устроения монастыря, отдавшись ему всей душой. Он часто служил, не жалея сил наставлял тех, еще немногочисленных сестер, которые пришли жить в обитель. Несмотря на новизну предпринятого дела, обитель, благословением Божиим, развивалась и расширялась. В 1910 году в ней было 97 сестер, она имела больницу на 22 кровати, амбулаторию для бедных, приют для 18 девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работающих на фабрике, в которой обучались 75 человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, кружок для детей и взрослых, занимающихся рукоделием.
Отец Митрофан вместе с Великой Княгиней Елизаветой трудился в обители вплоть до ее закрытия после революции 1917 года. В это время для отца Митрофана и его супруги Ольги разрешился вопрос об их монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали троих племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом волю Божию, призывающую их к особому христианскому подвигу, Митрофан и Ольга дали обет воздержания от супружеской жизни. На протяжении многих лет они тайно уже несли этот подвиг, но когда произошла революция и наступило время гонений на Православную Церковь, супруги решили принять монашеский постриг. Постриг был совершен по благословению Святейшего Патриарха Тихона. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а его супруга Ольга – с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

За активную поддержку Патриарха Тихона отец Сергий в 1923 году был арестован и выслан в город Тобольск. После возвращения из ссылки в 1925 году на основании ложного доноса он вновь подвергся аресту и был заключен в Бутырскую тюрьму. «Крепкая вера и святые принципы – Вера, Царь, Святая Родина» – стали главным в обвинении священника. «Не будем не только слушаться крамольников, но постараемся образумить их, обличить, привлечь к послушанию к Богу и Царю, а если не пожелают – без послабления отдать их в руки правосудия», – писал в своем дневнике архимандрит Сергий.
За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинскую обитель закрыли. Батюшка и матушка Елисавета выехали в село Владычня Тверской области, где отец Сергий с 1927 года стал служить в Покровском храме. Среди окружающих он вскоре приобрел славу молитвенника, духовника и проповедника, человека святой жизни. В 1931 году по доносу ненавидевших батюшку людей он был вновь арестован и приговорен к пяти годам ссылки в северный край.
Ссыльные священники работали здесь на тяжелых работах – лесозаготовках и сплаве, отцу Сергию тогда шел уже седьмой десяток, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел миокардитом. Но несмотря на это старец с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Через два года ссылки власти решили освободить отца Сергия, и в 1933 году он вернулся во Владычню.
Во время Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть, многие жители из-за опасности возможных сильных боев покинули село, а Батюшка с матушкой остались, и, несмотря на то, что каждый день над Владычней летали вражеские самолеты, ни одна бомба не попала ни на храм, ни на село. У всех, в том числе и у военных, было ощущение, что село находится под чьей-то молитвенной защитой.
Благодаря своей подвижнической жизни, духовным советам и умению утешать страждущих, отец Сергий стал известен как глубоко духовный старец, наделенный за праведную жизнь ангельской чистотой и безстрастием, дарами прозорливости и исцеления. «Он в миру вел жизнь пустынника, – рассказывал о батюшке последний его духовник, прот. Квинтилиан Вершинский. – Как-то он заметил мне: „Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться“. В беседах его не было даже тени неприязни к людям, хотя он много страдал от них. Не менее поразительным было и смирение его. С людьми он был необыкновенно кроток и ласков».
Батюшка почил 23 марта / 5 апреля 1948 года. На похороны собралось множество народа. Когда пришли на кладбище, поставили гроб на землю, хлынула толпа, чтобы попрощаться с дорогим батюшкой. Целовали руки старцу, многие прикладывали белые платки, полотенца, маленькие иконки к его телу и потом бережно убирали их в карман. Когда гроб опускали в могилу, люди запели «Свете тихий». И в это время произошло чудо: чрезвычайно низко, над самой могилкой закружился спустившийся с небесной выси жаворонок и залился своими звонкими трелями.
Еще при жизни отец Сергий говорил: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете ко мне на могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».
После кончины архимандрита Сергия, почитание его как подвижника и молитвенника еще возрасло. А спустя два года после его преставления, когда в ту же могилу опускали гроб с телом его матушки – монахини Елизаветы, крышка гроба с телом отца Сергия сдвинулась, приоткрыв нетленные мощи Святого.
На Архиерейском соборе Русской Православной Церкви, в августе 2000 года, в Москве, архимандрит Сергий (Серебрянский) был прославлен в лике святых как преподобноисповедник.

По книге «Православному воинству
во Христе посвящается». Можайск, 2004.

Пророческий сон

Незадолго до революции прот. Митрофану Серебрянскому приснился сон, яркий и явно пророческий, но он не знал как его истолковать. Сон был цветным: четыре картины, сменяющие друг друга. Первая: стоит прекрасная церковь. Вдруг со всех сторон появляются огненные языки, и вот весь храм пылает – зрелище величественное и страшное. Вторая: изображение Императрицы Александры Феодоровны в черной рамке, вдруг из краев этой рамки начинают вырастать побеги, на которых раскрываются белые лилии, цветы все увеличиваются в размере и закрывают изображение. Третья: Архангел Михаил с огненным мечом в руке. Четвертая картина: преподобный Серафим Саровский стоит коленопреклоненный на камне с молитвенно воздетыми руками.
Взволнованный этим сном, отец Митрофан рано утром, еще до начала Литургии рассказал о нем Великой Княгине. Св. Елисавета сказала, что ей понятен этот сон. Первая картина означает, что в России скоро будет революция, начнется гонение на Церковь Русскую, и за грехи наши, за неверие страна наша окажется на грани погибели. Вторая картина означает, что сестра Елисаветы Феодоровны и вся Царская Семья примут мученическую кончину. Третья картина означает, что и после того ожидают Россию большие бедствия. Четвертая картина означает, что по молитвам преп. Серафима и других святых и праведников земли Российской и заступничеством Божией Матери страна и народ наш будут помилованы.

Из жития святой преподобномученицы
Великой Княгини Елисаветы